Но был ли московский погром организован властями? Это обвинение базировалось в основном на действиях властной фигуры, наделенной наибольшими полномочиями в пределах Москвы, — градоначальника Адрианова. Его действия во время погрома действительно вызывали подозрение. Он не смог принять превентивных мер 26 мая, а также не отдал приказа полиции о решительном применении силы во время событий на фабрике Шрадера 27 мая. Более того, появились свидетельства, что он пассивно наблюдал за погромом в процессе его развития. Журнал «Вестник Европы» отмечал, что Адрианова видели ведущим группу простонародья по улице; когда толпа остановилась напротив одного из магазинов, Адрианов, по имеющимся сведениям, сказал народу: «Он не немец, он русский. Идемте дальше». «Вестник Европы» с негодованием прокомментировал, что если бы владелец оказался немцем, то тогда главному представителю власти в Москве было бы позволительно грабить и громить. До полуночи 28/29 мая не было издано ни одного приказа использовать войска или оружие для прекращения насилия, хотя погром продолжался уже третьи сутки, что стало причиной серьезных разрушений. Наконец появившийся в полночь приказ стал ответом на давление Московской городской думы. Во многих негодующих статьях и речах все это было представлено как доказательство того, что правительство заранее спланировало погром и приняло в нем участие.
Как мог главный полицейский чин второго по величине города империи выказывать такой подход к вопросам государственного порядка? Пресса отвечала на этот вопрос прямо: Адрианов сочувствовал погрому. В поддержку данного утверждения многие газеты цитировали слова промышленника Н.И. Прохорова. Согласно его собственным показаниям, как только он услышал, что рабочие от мануфактуры Гюбнера движутся к его заводу, он в полдень 27 мая позвонил Адрианову и умолял его остановить толпу. На это Адрианов ответил, что, по его данным, толпа настроена мирно, а когда процессия несет портреты царя и поет «Боже, царя храни» и «Спаси, Господи, люди твоя», он не может отдать приказ стрелять в нее или насильственно разгонять.
Действия Адрианова вскоре заняли особое место в официальном расследовании, предпринятом не только для того, чтобы успокоить общественное мнение, но также и в ответ на требования некоторых возмущенных министров. Министр торговли и промышленности В.Н. Шаховской писал полные негодования письма Н.А. Маклакову и в Совет министров с требованием четкого публичного заявления со стороны МВД о том, что частная собственность всех подданных впредь будет гарантирована, и при этом особого указания, что оставшиеся на территории империи вражеские подданные будут защищены законом наравне с российскими. Осажденный письмами протеста от послов нейтральных и союзных государств, требующих компенсации своим гражданам, министр иностранных дел С.Д. Сазонов также потребовал подобного заявления. Уже 29 мая в Москву для расследования случившегося был направлен товарищ министра внутренних дел В.Ф. Джунковский, а через несколько дней к нему присоединился другой видный чиновник МВД Н.П. Харламов с двумя помощниками. К 10 июня стало очевидно, что внутреннее расследование МВД никого не удовлетворит, и общее ведение расследования было поручено сенатору И.С. Крашенинникову, весьма уважаемому в судебных кругах чиновнику Он был наделен широкими полномочиями в проведении расследования, а его группа следователей работала независимо от министерств.
4 июня, т.е. еще до того как началось расследование, Адрианов был отстранен от должности, а на следующий день отправили в отставку и Маклакова. Появились подозрения, что в подготовке погрома участвовали крупные чиновники. Увольнение Маклакова было истолковано как завуалированное подтверждение того, что он тайно принимал участие в организации беспорядков, хотя, вероятнее всего, оно было вызвано другими причинами.
Расследование продолжалось несколько месяцев в режиме строжайшей секретности. Лишь наиболее общие его выводы стали достоянием гласности, и только отдельные факты просочились в прессу. Даже не все члены Совета министров получили доступ к итоговому отчету.[42] Секретность стала причиной появления в обществе различных домыслов и, как следствие, способствовала распространению того мнения, что правительство одобряло такого рода беспорядки.
Стрелять или не стрелять?
Расследование пришло к следующему заключению: Адрианов и Севенард виновны в неисполнении служебного долга и в неспособности пресечь беспорядки на ранней стадии. Но имеющиеся обвинительные свидетельства против этих представителей власти существенно отличались от распространенных представлений о том, что высшие чиновники организовали или по крайней мере были замешаны в беспорядках. Первым выводом расследования стало то, что не только Адрианов, но и МВД в целом разработали общую директиву, запрещавшую использование огнестрельного оружия для разгона уличных толп и позволявшую лишь в крайних случаях пускать в ход нагайки или применять силу в иных формах. Эта установка была отражена в серии циркуляров и широко распространена по каналам МВД во время вспышки демонстраций протеста и беспорядков против повышения цен в апреле 1915 г. Среди основных причин народных выступлений, как предвоенных, так и продолжавшихся в течение первых девяти месяцев войны, было «чрезмерное использование силы полицией», а новая тактика МВД имела целью снижение числа подобных конфликтов.
Эта установка помогает понять малообъяснимые на первый взгляд действия Адрианова и полиции во время беспорядков. Лишенная права открывать огонь, полиция быстро потеряла контроль над ситуацией, причем толпа чувствовала это, а возможно, и знала о запрете. Однако полиция все же далеко не бездействовала. Некоторые нижние чины, используя смекалку, в известной мере добивались успеха. Самым распространенным был следующий способ: заявлялось, что управляющие и немецкие рабочие магазина или фабрики, осажденных погромщиками, уже арестованы, затем их быстро уводили в участок для обеспечения безопасности. Другие полицейские предотвращали грабежи путем разъяснения погромщикам, что владелец или управляющий того или иного магазина — русский. Полиция также не стеснялась использовать силу в наиболее отчаянных ситуациях. Адрианов позволил пускать в ход нагайки и применять любые меры, кроме использования огнестрельного оружия, и полиция нередко пыталась вмешаться, что заканчивалось яростными ответными атаками погромщиков. В результате 68 полицейских были серьезно ранены до появления приказа стрелять по толпе.
Адрианов не сомневался, что он сам, Юсупов и другие местные крупные чиновники могли бы разрядить напряженную ситуацию путем убеждения, уверяя толпы в том, что правительство само избавилось бы от вражеских подданных путем высылки и полицейских арестов. Это убеждение заставило его ездить по городу и появляться на улицах перед народом, но не в качестве предводителя мятежа, как утверждали многие очевидцы.
Почему же Адрианов с таким упорством запрещал открывать огонь? Стрельба по толпе, состоящей в большинстве своем из женщин, подростков или вдов, чьи родственники находились или уже погибли на фронте, очевидно, справедливо рассматривалась градоначальником как очень серьезный и политически рискованный шаг. Однако когда в 2 часа дня 28 мая начались крупномасштабные беспорядки, подход Адрианова начал казаться все более неприемлемым. К вечеру стало ясно, что город охвачен всеобщими беспорядками, которые описывались свидетелями как пролог гражданской войны, но даже тогда Адрианов не отдал приказа полиции стрелять и отклонил предложение Оболешева ввести в город войска. Ответ градоначальника, в передаче Оболешева, вносит некоторую ясность в мотивацию его решений. Адрианов с чувством воскликнул, что он «не новичок в таких делах» и что он успешно подавил несколько выступлений в 1905 г. Адрианов был твердо уверен, что, если полиция начнет стрелять по толпе, это только обострит конфликт и приведет к полномасштабному восстанию или даже революции. Он также знал, что московский гарнизон был укомплектован малообученными новобранцами, а многие солдаты-отпускники на тот момент уже участвовали в грабежах. Кроме того, он вовсе не был уверен в том, что войска подчинятся приказу стрелять по толпе. Письма солдат гарнизона, перехваченные военной цензурой, подтверждали, что его опасения на этот счет нельзя приписать параноидальным настроениям. Поэтому не удивительно, что официальный доклад о погроме держался в строжайшем секрете. Он выявил не силу власти, управляющей погромами, а слабеющее неэффективное государство, неспособное контролировать положение в городах, охваченное страхом того, что ситуация может выйти из-под контроля и погрузить все во всеобщий хаос или перерасти в революцию.
