К шифру прилагались ключи. Шифр передавался пользователю с тремя ключами на французском языке вместе с пакетом бумаг. В феврале 1824 года шифр Шиллинга с ключами № 1, № 2 и № 3 был направлен цесаревичу Константину Павловичу; в январе 1826 года тот же шифр и ключ № 2 были переданы князю Меншикову перед его поездкой в Персию, а в 1828 году К. В. Нессельроде получил этот шифр для отправления в Америку.
Предельный срок действия биграммного шифра определялся Цифирным комитетом в шесть лет — если, конечно, он не был скомпрометирован ранее. С 1858 года этот срок сократился до трех лет, хотя на практике эти строгости не всегда соблюдались.
В мидовской литографии печатались не только шифры, но и другие документы, в том числе материалы перлюстрации. Литографированные копии перлюстрированных материалов барон Шиллинг ежедневно отправлял на просмотр министру, а тот на своё усмотрение передавал их государю императору. Чтение перлюстрированных писем иностранных послов и других особ было любимым занятием императоров всех времён и народов. Русские монархи в этом отношении не являлись исключением.
Барон был заботливым начальником. Сохранилось его ходатайство к Нессельроде о поощрении своих сотрудников: «Литографские ученики Ефимов, Пальцев и Григорьев при хорошем поведении усердным исправлением своей должности, а первый из них сверх того и оказанным искусством в печатании противу своих товарищей, заслуживают внимания начальства, почему долгом поставляю себе испрашивать у вашего сиятельства в награждение им, первому звание унтер-офицера и 75 рублей, а двум последним по 50 рублей, равно и переплётчику Пазову, занимавшемуся наклейкою цифирных таблиц, 100 рублей».
Вышестоящее начальство тоже ценило своих криптографов и тоже старалось поощрить их за достигнутые успехи. Граф К. В. Нессельроде в письме от 23 марта 1830 года извещал Шиллинга о всемилостивейшем пожаловании ему тысячи голландских червонных «без всякого вычета из государственного казначейства». Вместе с бароном Николай I повелевал наградить коллежского советника Нестеровича и советника VII класса Иванова премией в размере двух тысяч рублей ассигнациями каждому, надворного советника Геслера — удостоить знаками ордена Святой Анны 2-й степени, титулярных советников Гасса и Быкова — повысить в чине, а титулярному советнику Рахонину — подарить бриллиантовый перстень стоимостью тысяча рублей.
Когда в 1835 году Шиллинг заболел и собрался ехать на лечение в Европу, ему как носителю высших государственных секретов пришлось хлопотать об особом разрешении государя. Такое высочайшее разрешение на выезд за границу было дано, о чём тот же Нессельроде известил своего подчинённого. Но начальство есть начальство, оно и выезд барона для поправления расстроенного здоровья использовало в служебных целях. «..Дабы сделать пребывание Ваше в чужих краях полезным для службы, поручается Вам заняться нижеизложенными предметами, поелику то обстоятельства Вам позволяют…» — писал канцлер.
Среди «нижеизложенных предметов» значились: ознакомление с новыми открытиями в области электромагнетизма (электричества), изучение преимуществ и недостатков телеграфических систем Пруссии, Франции и Англии. Требовалось также «узнать в полноте изобретённый способ доктора Рейхенбаха обугливать до 80 кубических саженей дров… в особенно устроенных для сего печах» и «присутствовать в Бонне в собрании естествоиспытателей, имеющем быть там в сентябре месяце». Создаётся впечатление, что Павел Львович ехал не на лечение, а в разведывательную командировку, не оставлявшую ему никаких шансов на то, чтобы заняться поправкой пошатнувшегося здоровья. Впрочем, Нессельроде подсластил высочайшее поручение высочайшим же обещанием «сохранить Вам, яко чиновнику и за границей имеющему заниматься делами службы, положенное Вам жалование».
П. Л. Шиллинг умер в 1837 году и с почестями был похоронен на Смоленском кладбище в Петербурге, а его шифры употреблялись ещё около тридцати лет, пока не были заменены на более совершенные — биклавные, изобретателем которых стал уже при князе А. М. Горчакове другой барон — Дризен, а также коды алфавитные с перешифровкой барона Дризена и М. Сухотина, коды многозначные Г. Гамбургера, экономические Рума и др.
У дипломатов России в секретной части были не только успехи — были и неудачи, поражения, провалы. Так, в 1888 году в миссии в Пекине имела место крупная кража шифров. Вряд ли русскими кодами заинтересовались китайцы, с определённой степенью уверенности можно говорить о тонкой работе британской Интеллидженс сервис. Службы контрразведки и безопасности в то время в России практически отсутствовали, сами дипломаты серьёзной подготовки по части секретного делопроизводства не проходили, так что до Первой мировой войны в этой области царил полный хаос и беспорядок. Период, предшествовавший 1914 году, вошёл в историю как «годы украденных шифров», причём все воровали у всех. Научились действовать к этому времени и дешифровщики или форсёры. Шифры были, в общем-то, несложными, зачастую однотипными, и специалисты легко форсировали их и достигали в своём деле впечатляющих результатов.
В период Русско-японской войны дипломатические шифры Певческого Моста продемонстрировали свою уязвимость. Вероятно, поэтому товарищ министра Оболенский направил в миссию в Афинах следующую секретную телеграмму, датированную 26 ноября 1904 года: «В виду ненадёжности морского шифра благоволите при использовании им соблюдать следующее: отыскать в наборной тетради нужную словарную величину, отсчитать тринадцать следующих за ней и избрать для данной одно из чисел, соответствующее тринадцатой словарной величине, причём словарные величины считать только те, которые отлитографированы, а не вписаны…
При расшифровании: отсчитать в той же тетради от словарной величины, соответствующей по разборной тетради цифровой группе телеграммы, тринадцать предыдущих словарных величин, причём тринадцатая будет искомая. Черновики проекта сжигать, и о получении телеграммы уведомить».
Хочется надеяться, что шифровальщик миссии в Афинах понял в этой инструкции не только последнее предложение, но и предыдущие тоже.
Шифровальная служба Министерства иностранных дел России в конце XIX — начале XX века выглядела довольно примитивно. При канцелярии министра был шифровальный департамент с двумя отделениями. В одном из них под руководством барона К. И. Таубе шифровались исходящие из Центра депеши в посольства, консульства и миссии; в другом во главе с Н. К. Долматовым[20] анализировались копии с шифротелеграмм, перлюстрированных «чёрным кабинетом» на главпочтамте и службами перлюстрации в Москве, Варшаве, Киеве и Одессе, где находились иностранные консульства. Как вспоминал известный русский криптограф В. И. Кривош-Неманич, среди десяти — двенадцати сотрудников этого отделения настоящими специалистами были всего два-три человека, а остальные о шифровании и дешифровке имели весьма отдалённое представление. Специальных учебных заведений для подготовки криптографов в России не было, и набор сотрудников в криптографическую службу МИД проводился «на глазок».
Во втором отделении ощущалась острая нехватка переводчиков с редкими языками: так, к примеру, для анализа китайских текстов привлекался профессор Попов из Петербургского университета, а для обработки японских текстов — его однофамилец, окончивший факультет восточных языков. За переводом с венгерского обращались к упомянутому Кривошу-Неманичу, работавшему в Генштабе. Цензоры Комитета иностранной цензуры Смирнов и Жуковский переводили с турецкого и персидского. Всем этим внештатным сотрудникам разрешалось брать коды для работы на дом.
