Во время чтения Ванька Каин так же, как и секретарь, стоял — сидеть перед судьями в присутствии могли только лица, имевшие чин полковника и выше. Пока Попов озвучивал длинный список московских воров, Ванька Каин мог осмотреться в судейской палате, стены которой были обиты красным сукном. Значительную часть массивного стола занимало новенькое резное зерцало (в декабре 1741 года мастеровой Андрей Назарьев вырезал его, а живописец Иван Андреянов разрисовал и позолотил[110]) — увенчанная орлом трехгранная призма, эмблема законности, специально введенная Петром I для размещения во всех присутственных местах Российской империи. На зерцале был наклеен печатный экземпляр грозного петровского указа от 17 апреля 1722 года: «Понеже ничто так ко управлению государства нужно есть, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде на свете так нет, как у нас было, а отчасти и еще есть… Того ради сим указом, яко печатью, все уставы и регламенты запечатываются, дабы никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать против регламентов… Буде же кто сей наш указ преступит, под какою оговоркою ни есть… тот, яко нарушитель прав государственных и противник власти, казнен будет смертью без всякой пощады»[111].
Здесь же, на крытом сукном столе, освещенном горевшими в подсвечнике благовонными свечами (в декабре 1741 года был закуплен фунт таких свечей), стояли чернильницы и дорогие лебяжьи перья[112], которыми члены присутствия подписывали приказы и определения. Судя по различному цвету чернил, используемых судьями для проставления подписей, чернильница была для каждого своя, то есть в Сыскном приказе исполняли предписание Генерального регламента: «Стол, при котором коллежные члены сидят, добрым сукном покрыт, и пред всяким членом чернильнице со всею принадлежностью»[113]. Стол украшали настольные часы, медный колокольчик[114], календарь на 1741 год и печать Сыскного приказа[115]. Для того чтобы секретарь мог записывать судейские распоряжения и определения, справа располагался специальный секретарский стол[116].
Над судейским столом обычно висел портрет государя. Но в данный момент изображение Елизаветы Петровны, пришедшей к власти чуть более месяца назад, еще не успели заказать, и почетное место на стене пустовало. (В декабре 1741 года никаких расходов на портрет новой императрицы не зафиксировано. Когда именно он был написан, неизвестно; но к 1756 году портрет уже пришел в негодность, и 16 декабря был заказан новый, «мерою и обширностью, каков в Камер-коллегии и в Корчемной канцелярии написан». Заказ выполнил служитель покойного князя Ивана Юрьевича Трубецкого Борис Архипов сын Коромышев. Кроме этого, ему было поручено отреставрировать «имеющийся в Сыскном приказе прежний портрет». Коромышев выполнил работу в течение месяца за 16 рублей[117].)
В красном углу висели три иконы: образ Пресвятой Богородицы на холсте в позолоченной раме и два других образа в серебряных окладах. Перед ними теплилась медная позолоченная лампада. С левой стороны весь угол занимала изразцовая печь, в которой потрескивали дрова. На одной стене висело большое настенное зеркало, а у другой находились застекленные шкафы, в которых, как и в секретарской, стояли сборники законов[118].
В судейской было три окна, которые выходили на восточную сторону. Несмотря на находившиеся рядом острожки почти четырехметровой высоты, со второго этажа можно было увидеть оживленную Москворецкую улицу, по всей длине которой вытянулся длинный ряд каменных купеческих лавок, и Зарядье.
Между тем правивший секретарскую должность Сергей Попов продолжал чтение протокола допроса Ваньки Каина: «…A других товарыщей как зовут, не упомнит, и каких они чинов, не знает, только в лицо признать может. И с ними, будучи в Москве и в прочих городах, мошенничал денно и ночно: будучи в церквах и в разных местах, у господ, и у приказных людей, и у купцов, и всякого звания у людей вынимал из карманов деньги, платки шелковые, часы, ножи и табакерки. Да на Макарьевской ярмарке он, Иван, с вышеписанными товарищами был в четыре пойма, да в городе Тихвине один поем, в городе ж Кашине один поем, да в городе Устюжине один поем, да в городе Гороховце один поем, в городе Вязниках один поем, да в городе Нижнем один поем, в городе Володимере один поем, у Троицы Сергиева монастыря в пять поимов, да в городе Дмитрове в два пойма. И в тех городех он, Иван, мошенничал же: вынимал у купецких людей из карманов кошелки с деньгами и платки шелковые и ножи и продавал в тех городах разным людям… А ныне он, Иван, мошенничать перестал и воровать не будет, а товарищи ево и по ныне воруют и в разных домех крадут пожитки, которых он, Иван, всех укажет. А которых имян он, Иван, не знает, и тех в лицо знает и укажет. В сем роспросе он, Иван, сказал сущую правду».
Когда «роспрос» был зачитан, между Каином и судьями состоялся разговор, после которого Попов на обороте «роспроса» написал: «Означенному Ивану Каину пред присутствующими чтен, и он, Каин, утвердился на сем роспросе»[119].
Часовой вывел Каина и отдал под караул, а Попов остался для получения от судей устных распоряжений по этому делу. Когда он спустился вниз, в канцелярские помещения, копиист под его диктовку составил следующий документ:
«По указу Ее Императорского Величества Сыскного приказа протоколисту Петру Донскому.
Инструкция, по которой чинить вам по ниже следующим пунктам:
1. Понеже сего декабря 28 дня Иван Каинов в Сыскном приказе Ее Императорскому Величеству в воровствах своих принес извинение, и при том объявил таких же воров, где может он сыскать.
2. И для указывания оных воров послан с тобою оной Каин.
3. И где оной Каинов покажет означенных воров, живущих где в покоях, кроме знатных господских домов, по тому его показанию забрать всех.
