«Я рада, что он чем-то расстроен, и надеюсь, что ему крепко досадила женщина, — говорила она себе. — Так ему и надо! Если он когда-нибудь расскажет мне об этом, я буду смеяться, потому что рада, что его заставили страдать!»
Все это замечательно, но не решает ее собственной проблемы, и Оле надо было каким-то образом бежать от него.
Но чтобы осуществить свой замысел, пришлось бы разве что броситься в море.
«Если я сделаю это, — размышляла она, — то утону, и, может быть, это останется на его совести на всю оставшуюся жизнь».
Но если серьезно, то она понимала, что он просто объяснит ее поступок неуравновешенностью рассудка и забудет об этом задолго до того, как войдет в Средиземное море.
Но Ола не хотела сдаваться.
Она откинулась на подушки софы и начала обдумывать план действий, чтобы ускользнуть от маркиза и каким-то образом помешать его намерениям.
«Может, мне удастся спрятаться где-нибудь на яхте, — думала она, — а он подумает, что я уже на берегу, и меня обнаружат, лишь когда яхта снова выйдет в море».
Пожалуй, такое можно было бы проделать, однако у нее было чувство, что маркиз договорится с курьером, которого наймет, чтобы тот был с ней начеку и выполнял бы обязанности и тюремщика, тогда она не сможет убежать, пока маркиз не окажется слишком далеко в море.
«Что же мне делать? Что же делать?» — спрашивала себя Ола.
Но внезапный вой ветра, прорывавшегося сквозь снасти, свидетельствовал о том, что ненастье все еще продолжается, и если намерениям маркиза воспрепятствует не она, то уж наверняка сама природа, и тогда будет невозможно зайти в Плимут, как того хотел маркиз.
Глава 4
Ола сидела на кровати у себя в каюте, вконец отчаявшаяся.
Она узнала от стюарда, что «Морской волк» пришвартуется в Плимуте либо поздно вечером, либо завтра рано утром, в зависимости от ветра и прилива.
В последние двенадцать часов она не думала ни о чем, кроме побега от маркиза, чтобы избежать постыдного возвращения к мачехе.
Ей хватило благоразумия, чтобы не наброситься на него с обвинениями во время обеда, вместо этого Ола завела разговор о скачках и лошадях.
Она знала, как он удивлен тем, что она не касается своей дальнейшей участи, но после некоторой скованности в начале обеда маркиз постепенно расслабился и поддержал беседу так, будто она знала о затронутой теме не меньше него, Каждый час был решающим для ее судьбы, ее оптимизм иссякал, и ей ничего не оставалось, как расстаться с маркизом и отправиться домой с тюремщиком, которого он найдет для нее.
Раздался стук в дверь, и Ола испуганно вздрогнула.
— Войдите! — сказала она, и в дверях появился стюард, который прислуживал ей.
— Извините меня, мисс, — сказал он, — нет ли у вас, случайно, настойки опия с собой? У капитана так разболелся зуб, что он не может выйти на палубу.
— О, к сожалению, — воскликнула Ола, — ничем не могу помочь, я никогда не беру с собой опий.
Стюард улыбнулся.
— Извините меня, мисс, вы слишком молоды для таких причуд, но я спросил на всякий случай, капитан так стонет на своей койке, как погибшая душа.
Ола не могла сдержать улыбки и сказала:
— Скажите ему, пусть намочит тряпочку в спиртном… нет лучше всего в бренди, хотя, думаю, ром тоже подойдет, и приложит к больному зубу. Так обычно поступал мой отец.
— Я скажу капитану, как вы посоветовали, мисс, — ответил стюард. — Он будет благодарен.
Стюард закрыл дверь каюты, и тут Ола тихонько вскрикнула.
Она вдруг вспомнила, что опий у нее мог быть.
Когда она покидала монастырь, многие из девушек дарили ей подарки, и среди них был прекрасный ларчик для духов в китайском стиле, покрытый эмалью, работы эпохи Людовика XIV.
Он был очень красивый, и когда она открыла его, то обнаружила там три маленьких флакончика трехгранной формы, уложенные рядом, они походили на один целый сосуд.
На флакончиках были эмалевые крышечки, а на стекле выгравированы цветы.
Ивонна, подарившая их, сказала Оле:
— Я налила в первый флакончик самые экзотические духи, которые только могла найти. Во втором — туалетная вода, а в третий ты нальешь сама, что захочешь.
Ола никогда еще не пользовалась этими флакончиками, но шкатулочка была очень симпатичной и стояла на ее туалетном столике, а когда она паковала вещи перед побегом, подумала, что может встретиться со своей подружкой во Франции и положила ларчик на дно чемодана.
Она и забыла о нем, но вот теперь вспомнила, что в третьем флакончике была настойка опия.
Вскоре после возвращения из Парижа, ее стала мучить сильная зубная боль и у нее образовался абсцесс.
К ней вызвали доктора, и он пообещал пригласить к ней на следующий день дантиста.
— Я знаю, как вы страдаете от боли, мисс Милфорд, — сказал дантист, — и дам вам немного опия, примите его на ночь, чтобы уснуть. Будьте осторожны и не выпейте слишком много.
Он вручил ей маленькую бутылочку и рекомендовал выпить несколько капель.
Лекарство помогло ей ослабить боль, и когда она вылечилась, Ола перелила опий в пустой флакончик из китайской шкатулки.
— Какая же я забывчивая! — воскликнула она. — Я смогу помочь капитану!
Она открыла чемодан, в который уже упаковала одежду, опасаясь, как бы маркизу не доложили, что она не собралась к высадке, и он решит, что она нарочно ему не повиновалась.
На дне чемодана, в углу, она нашла, эмалевую шкатулочку, аккуратно завернутую в вату.
Ола вытащила ее и собралась позвать стюарда, чтобы тот отнес опий капитану.
Взявшись за ручку двери, она вдруг остановилась.
Ее осенила совершенно фантастическая мысль, от которой Ола поспешила отмахнуться.
Но родившийся в голове план был настолько заманчивым, что она села на койку, чтобы тщательно его продумать.
Ола надела красивое платье и меховую накидку, поскольку было холодно, и ожидала в салоне, когда маркиз придет к ужину.
Несмотря на ненастную погоду, маркиз каждый вечер представал перед Олой в элегантном наряде, будто собирался на званый ужин в Лондоне, а не на ужин в ее компании.
— Добрый вечер, Ола! — сказал он. — Мне кажется, ветер немного стихает, и «Морской волк» идет более плавно, чем вчера.
— Я это заметила, — улыбнулась Ола. — Но мои локти все еще в синяках от ударов о стены каюты, когда я пыталась удержаться на ногах от качки.
— Вам следовало оставаться в постели! — сказал машинально маркиз.
— Это означало бы признать поражение, с которым я не намерена примириться, как и ни с чем другим!
