Пес бегает пО миру в поисках блох, Мелькая мохнатой спиною. И я возвышаюсь над миром как бог, А Божья ладонь — надо мною. *****
К нам, обойдя весну на повороте, пришло лето. Ослепительное солнце, жарко даже в тени, все полезло из земли прямо на глазах. Теперь по утрам я густо посыпаю бутерброды зеленью лука и чеснока. Маленькая грядка под окном стоит в ожидании петрушки и укропа. Чуть позже появятся салат со щавелем, а там и до редиски рукой подать.
Кошки моего увлечения подножным кормом не разделяют, молодую траву в саду едят только в качестве прелюдии к полноценному обеду. Приходится варить суп.
Сегодня был гороховый. Кастрюля разделилась следующим образом: большое блюдо супа с кусочками мяса — кошкам, тарелка поменьше, с косточками — Дусе, ну и остатки, которые, как известно, сладки — мне.
Кошки едят не спеша, вдумчиво пережевывая каждую горошину. Евдокия быстро хлебает жидкость, сплевывая картошку, торопится добраться до косточек на дне миски. Я… а что я — выпиваю свой суп в три глотка и ставлю греться воду — предстоит мыть посуду. Обидно, да? Меньше всех ела, а мыть кучу тарелок — мне.
Дуся сложила косточки живописной кучкой у себя на коврике, лежит — любуется. Соня с Анфисой сидят неподалеку от коврика, любуются как Дуся любуется косточками, которых им тоже хочется. Кошки тешат себя мыслью — вдруг Евдокии срочно надо будет куда-нибудь бежать и косточки останутся без присмотра. Увы! Дуся, ласково улыбаясь в завистливые кошачьи глаза, с хрустом, чавканьем и поливанием слюнями коврика, съедает все. Потом еще и слюни подбирает. Потом идет на кухню и громко хлебает воду из ведра. Потом там же возле ведра с грохотом рушится на пол и засыпает.
А кошки еще долго нюхают собачий коврик. У кошачьей надежды, которая как известно умирает последней, девять жизней. Нюхать и нюхать.
А вообще, что касается еды, я к этому отношусь очень просто. Могу есть черную икру, могу — картошку в мундирах. По обстоятельствам. Причем, и то, и другое доставляет мне удовольствие.
Кошки любят разнообразие — чтобы в тарелке было много чего и всего понемножку.
Евдокия — жутко консервативна, в том числе в еде. Всяческие новшества наталкиваются на Дусины антипатию, подозрение и предубеждение. Дуся хочет, чтобы завтра было как две капли воды похоже на сегодня, послезавтра — на завтра и чтобы так было всегда. Это, по мнению моей консерваторши, называется стабильностью, а мои робкие попытки как-то разнообразить наш быт, содержимое тарелок и духовное наполнение, пресекаются в самой категорической форме.
К примеру, у нас сегодня на обед был вермишелевый суп. Евдокия сказала — а вчера был борщ, где? Я сказала — мы три дня ели борщ, сколько можно? Дуся сказала — я объявляю голодовку. И ушла в сад. В знак протеста.
Невозможно заниматься чревоугодием, когда у тебя по саду бродит голодная собака. Я виновато выхлебала свой суп, сложив на край тарелки кучку куриных косточек. Потом, присоединив к ним еще пару, выловленных из кошачьей тарелки, иду в сад.
Дуся лежит на своем любимом месте, под яблоней, и плотоядно наблюдает за соседскими курами, что вертят толстыми задницами возле нашей ограды.
— Даже не думай — сказала я — у тебя голодовка, не забывай.
— А что ты мне принесла? — спрашивает Евдокия, продолжая разглядывать кур.
— Косточки. Куриные, между прочим.
— А вчера в борще какие были?
— Тоже куриные.
— Тогда давай — сказала отложившая голодовку Дуся, и захрустела костями с таким зловещим энтузиазмом, что куриные задницы за оградой стали стремительно удаляться в сторону горизонта.
*****
Утром выхожу на крыльцо — во дворе стоит ровный и мощный гул. Это гудит старая липа, растущая у калитки. Вернее, не сама липа, а тысячи пчел, слетающихся со всей округи на сладкий запах липового цвета. Гул прекращается с заходом солнца и возобновляется с восходом.
Липа цветет густо, роскошно. Вот уже третий день я заготавливаю липовый цвет, чтобы зимой можно было пить ароматный и целебный чай. На веранде, на всех ее подоконниках лежат золотистые цветы, и во всем доме пахнет медом.
