Несмотря на создание ЦРУ, офис военно-морской разведки сохранил свои органы агентурной разведки. Посредством опроса перебежчиков и матросов торгового флота и через сеть атташе офис военно-морской разведки также обычно собирал имена и информацию, которая могла пригодиться в будущих тайных операциях. Растущее число сообщений с той стороны «железного занавеса» от агентов, работавших преимущественно на США и Великобританию, говорило о низком моральном духе в СССР и о том, что в 1948 г. только три процента населения СССР были членами компартии. Брешь, которую война пробила в сталинском обществе, была сравнима с интеллектуальным брожением в головах русских офицеров, побывавших в Европе в ходе войн с Наполеоном. По этой причине, говорилось в аналитическом документе офиса военно-морской разведки, многие сотрудники разведслужб Запада ожидают нового восстания Декабристов, которое может произойти и угрожать сталинскому режиму:
«Сопротивление «советизации» оказалось очень сильным в трех балтийских республиках — Эстонии, Латвии и Литве, и Советы безжалостно депортировали так много уроженцев этих стран, что появляется некоторая тревога относительно потери ими своей национальной индивидуальности... Многие украинцы рады принять немцев как освободителей от Советов, и даже с большей радостью ждут освобождения с помощью Америки... Народы Белоруссии не стремятся выразить себя в единой национальной сущности так, как отчетливо заметно у некоторых других народов, но они едины сейчас в своей ненависти к «советизации». Страсть к национальной независимости ярко пылает также в трех малых, но стратегически важных республиках — в Грузии, Армении и Азербайджане. Возможно, эти народы не испытывают ненависти к Советам в такой степени, как украинцы, потому что Советы не вымотали их своими пятилетними планами, или же из-за того факта, что Сталин и очень много партийных руководителей являются выходцами отсюда. Но им больно сознавать, что, когда их собственные цивилизации были в расцвете, русские являлись примитивными кочевниками; вот почему они и сегодня глядят с пренебрежением на русскую культуру. Естественно, они глубоко недовольны абсолютным контролем Советской России и ждут дня освобождения».
В январе 1948 г. Госдепартамент США и американские военные и военно-морские атташе в Москве разделяли мнение о том, что, как выразился один атташе, многие советские граждане являются «людьми, которые относятся к войне как единственно возможному освобождению от нового деспотизма». Такие подавленные духом граждане встречались не только на вновь приобретенных территориях и в странах-сателлитах, но и во многих местах самого Советского Союза в значительных количествах. Помощник американского военно-морского атташе в Одессе Дрехер сообщал, что, несмотря на разруху и трудности, которые принесла с собой нацистская интервенция, людей, придерживающихся таких взглядов, на Украине очень много.
Один американский инженер, который возвратился на родину после того, как шестнадцать лет проработал в районе Новосибирска и Омска, заявил в недвусмысленных выражениях, что «народ в том регионе смотрит на Америку как на единственную надежду на выход из их нынешнего состояния». Очевидно, люди, работавшие в регионах Севера и Сибири, были доставлены туда против их воли, но помощник военно-морского атташе в Одессе считал, что подобные настроения широко распространены по Советскому Союзу:
«Уже в первые недели моего пребывания в Одессе я стал слышать разговоры о неудовлетворенности, неприязни и даже жгучей ненависти к режиму. Люди были уверены, что война совсем близко, и хотели знать, что я думаю об этой ситуации. Когда я спрашивал, о какой войне они говорят, то мне отвечали, что они думают о войне с Америкой, и многие ждут ее как освобождение от Советской власти. Поначалу я считал тех людей, которые говорят мне такое, контрразведчиками, старающимися вынудить меня согласиться с ними, а потом взять меня за шкирку, поэтому я относился к ним с чрезвычайной осторожностью... Но год проходил, а я слышал о неудовлетворенности и ненависти с все увеличивавшейся частотой и при таких обстоятельствах, когда общение вряд ли могло быть чем-то иным, чем подлинным и действительно случайным, и я понял, что это надо понимать так, что подобные сентименты действительно сильны и распространены в Одессе... Однажды вечером я зашел в бар одной из главных гостиниц города и уселся рядом с двумя советскими подполковниками. Вскоре мы уже обменивались с ними шутливыми замечаниями. Вопрос о вашей национальности был неизбежен. И я, говоря, что являюсь американцем, всегда внимательно наблюдал за собеседником, чтобы, по возможности, заметить его мгновенную реакцию. В этот раз в этом не было необходимости. Собеседник скривил лицо, изображая крайнюю тревогу, и комично огляделся по сторонам. Я улыбнулся и сказал: "Да, я знаю, что это очень плохо — разговаривать с американцами, поэтому давайте просто прекратим разговор". Собеседник снова огляделся — стулья за спиной его товарища были свободны, а бармен был от нас метрах в трех. «Нет. Послушай меня, американец. Ты меня никогда больше не увидишь. Л если мне опять случится встретиться с тобой, я тебя даже не узнаю. Ты знаешь». Он поднял руки, и, наложив указательный и средний палец одной руки на те же пальцы второй руки, поднес их к глазу — символ, который я так часто видел в России: за решеткой! Ты понимаешь. Но уж если ты здесь, я хочу с тобой поговорить. Я хочу тебе кое-что сказать. Девяносто пять процентов из нас — за вас. Но действуйте сейчас, пока это легко. Не ждите, пока Советы настроят еще самолетов, танков и пушек. Действуйте сейчас". Мы говорили еще пятнадцать минут, и я поинтересовался его биографией. В подобных случаях мне хотелось знать, кто мой собеседник — еще один несчастный украинский националист, или кулацкий сын, или же у него есть особая причина ненавидеть режим. Однако в этот раз моим собеседником оказался урожденный москвич, продукт режима и, как офицер, подверженный наиболее интенсивному политическому внушению. И вес же его ответ был именно таким. Мне вспомнилось письмо, которое в одном из советских черноморских портов в 1949 г. было передано матросу иностранного судна с просьбой отослать его в какую-нибудь американскую газету для публикации. Написанное па английском языке школьного уровня, оно содержало такое предложение: «нам становится радостнее и радостнее всякий раз, когда мы читаем в газетах о какой-то очередной подготовке Америки к войне».
Подобное чувство было широко распространено и в других восточноевропейских странах. Вернувшийся из румынской Констанцы капитан торгового судна докладывал в отделении ЦРУ в Сиэтле, что румынское подполье находится под контролем организации лоцманов. Источник отметил, что лоцманы всегда находят отговорки для того, чтобы задержать вход советских судов в порт, однако сокращают трехчасовую проверку прибывающих и убывающих западных торговых судов до пятнадцати минут, что подтверждает влияние подпольного движения. Источник выяснил, что забросить агентов в Румынию или забрать их оттуда с помощью торговых судов явится легким делом, и уверился в полной поддержке некоторых людей, которые покажут себя, когда представится случай свергнуть коммунистов.
В Польше была в ходу такая шутка: у студента на экзамене спрашивают, что такое Польша. Польша — это моя мать, отвечает студент.
Отлично, говорит экзаменатор, а кто такой Сталин? Великий Сталин — мой отец, находится с ответом студент. Превосходно, экзамен закончен. Пожалуйста, одну секунду, просит студент. Можно мне заметить, что я буду счастлив видеть моих родителей разведенными?
