I
Мушкатер Воронов с неудовольствием думал о том, что ему сегодня вовсе не придется спать: его назначили на завтра в караул. Надо было чесать и завивать волосы, да не лишь бы как, а завить виски в три бумажки длиной, а букли чтобы не походили на сосульки. Это все в один час не сделаешь. Приходилось готовиться целую ночь без сна. Уснуть было опасно: можно измять прическу. За это полагалось двадцать палок. Но бывали случаи и похуже: нахальные крысы отгрызали у спящих букли, которые густо смазывались салом и присыпались мукой. За испорченную буклю давали еще больше палок, чем за измятую.
Воронов сидел и расчесывал волосы.
Его товарищи по капральству тоже готовились к завтрашнему воскресному параду. Старый мушкатер полировал ружье, рядом с ним другой чернил суму, а трое сидели вокруг горшка с клеем – они белили амуницию.
Один только еще скоблил ножом перевязь; другой, отскобливши плащной ремень, макал палец в горшок и осторожно размазывал клей по ремню; третий, беливший портупею, уже посыпал мелко натертым мелом сверху, по клею.
Ванька Прохоров, молодой, недавно – уже после окончания Семилетней войны[26] с пруссаками – взятый в солдаты, угрюмо чернил ложе ружья. Он не подымал ни на кого глаз. Верхняя губа и нос у Прохорова были вспухшими, под глазами лиловели огромные синяки: капрал изувечил Прохорова за то, что он никак не мог постичь позитуру. Одно плечо у него всегда было выше другого, а когда маршировал с ружьем, то шатался из стороны в сторону.
– И что ты, Ванюха, такой косолапый? Другой в неделю всю позитуру поймет, а с тобой капрал, поди, уж третью бьется! – говорил солдат, беливший перевязь.
– Лучше б я цельный день каменья ворочал, – сумрачно ответил Прохоров. – Неспособен я к этому делу…
– Бьют, брат, везде! Такая уж наша солдатская доля! – сказал мушкатер, чернивший суму. – Теперь в каждом полку так: кто больше бьет солдата, тот, значит, лучший командир. Семь годов как повоевали с пруссаком, так научились у него этой премудрости.
– У нас еще что, – прибавил старый солдат. – А вот, сказывают, в Нашебургском полку станок такой есть: поставят солдата, завинтят его – и стой в станке пять часов!
– Это зачем же? – спросил Прохоров.
– Приучить, чтоб не гнулся, не горбился…
– А верно. Ведь как лубки впервой к коленям подвяжут, до чего неловко, а потом пообыкнешь и без лубков ходишь, не сгибая колен, – согласился старый мушкатер.
– Воронов, к поручику! – крикнул издали капрал.
Воронов вскочил и стал торопливо приводить себя в порядок.
«Зачем это? – думал он. – Может быть, к себе в деревню отправит? Ведь плотника же выпросил у командира полка ротный пятой роты и отослал к себе в поместье. Куда бы ни послали, все лучше, чем в карауле стоять. Мундир, штаны тесны, ни повернуться, ни сесть. Жарко, сало с волос за воротник течет. Стоишь как огородное чучело. Бабы смеются».
И он побежал к ротному.
Но догадка Воронова оказалась неверной. Поручик ошеломил его: Воронова откомандировали из Смоленского пехотного полка в Суздальский, который стоял на непременных квартирах в Новой Ладоге. Полковой командир обменял Воронова, который был сапожником, на гренадера-суздальца, умевшего хорошо завивать волосы. Полковник Суздальского полка, видимо, больше ценил сапожника, нежели куафера.
