— На хрена тебе рубль? — начал возмущаться Федосов, осторожно разворачивая носовой платок и доставая жёлто-коричневую бумажку. (Это же надо, и он тоже все сбережения в платок заворачивает! Не один я такой умный.)
— Мичману! Мичманы за просто так тебе ни хрена спину не почешут и досок не дадут! Я ему вообще полтора рубля отстегиваю, давай не жмись.
Федос, бурча под нос и держа под мышкой сито, ушёл в сторону площадки для рукопашного боя — «песочницы». Песка там было предостаточно. Я же тем временем, сложив в штабель доски, получил из рук мичмана аккуратно сколоченный деревянный плоский ящик с ручкой и откидывающейся фанерной крышкой, на которой было приколочено несколько фанерных кармашков. Ящик был выкрашен, как всё на флоте, серой («шаровой») краской и имел очень приличный «товарный» вид.
Получив ящик на руки и порадовавшись везению и забывчивости наших командиров, заказавших изделие и не вспомнивших про него, я все-таки решился и задал мичману более волновавший меня вопрос:
— Тщщ мичман, я уже смотрел, цену знаю, я же не за так, я еще матроса приведу, напарника с боевой пары, выручка же больше будет.
— Вы, поповские, охренели совсем — без году неделя на пункте, а уже во все щели заныриваете. Иди давай! После обеда подгребайте. Только смотри, молчок! Узнает кто — прекратятся просмотры, а мои «маслопупые баллоны» сам знаешь какие…
— Да, я Зуру знаю, и Мотыль предупреждал, — блеснул я знакомствами с главстаршиной грузином и коком.
Глава 3
После просмотра «Киборга-убийцы» мы с Федосом, оживленно обсуждая фильм, завалились в кубрик и, стирая носки, продолжили обсуждение. Группа прибыла только к отбою, голодные и уставшие. Нашего довольного настроения никто не разделял. Матросы опять целый день горбатились на огороде, и покормить их никто не удосужился. На душе стало как-то тягостно. Мы, за исключением истории с ящиком, чудесно провели воскресный день, а наши сослуживцы опять пришли голодные и уставшие. На камбузе никто «увольняемых» не ждал, и ужина никому не досталось. Матросы сквозь зубы матерились и готовились к вечерней проверке. Ложиться голодным, скажем так, сомнительное удовольствие. Старшина второй статьи Федосов, как и я, выглядел тоже смущенным. Мы, «морально» разлагаясь и просматривая зарубежные фильмы, могли бы и подумать о своих одногруппниках, предупредить дежурных в роте или по камбузу. Ну или, на худой конец, принести с ужина с наших столов по куску хлеба с маслом и сахаром.
Немного подумав и вспомнив, кто сегодня дежурный кок, я, осмелившись, посеменил в сторону камбуза и отзвонился в дверь, как говорят радисты, семерочкой — «дай-дай-закурить». Из-за двери выглянул матрос из наряда:
— Чо хотел, кто такой?
— «Брейк», «карась поповский» с первой роты, к Мотылю по делу.
— Заходи, стой возле входа, сейчас доложу.
Через несколько минут с глубины камбуза мне свистнули и помахали рукой. Мотыль, как обычно, находился в варочном цеху и дирижировал нарядом.
— Что там у тебя? — кивнул он мне, здороваясь.
— Женя, дело такое, у нас матросы с группы из города пришли, у мичмана на огороде работали, ужин профукали. Тут ничего не осталось, а то пацаны голодные?..
— Пацаны в седьмом классе учатся, а к вашему Маркуше привыкнуть давно пора. Там у меня в котлах каша рисовая осталась. Сейчас на электропечке её разогрею, пару банок тушняка кину, с луком пережарю, хлеб у хлебогрыза возьмешь, чаю полно, сахару и масла нет, дам две банки сгущенки с завтрашнего кофе, через десять минут приводи.
— Столы сами накрываете и посуду за собой убираете и моете, — вклинился старший рабочий, — и давайте скорее, а то дежурный придет — накатит нам за вас.
— Не ссы, — осадил его Мотыль, — сейчас с дежурным по столовой все порешаем, он доложит дежурному по пункту.
Я убежал в группу, предупредил Федоса, чтобы он вел через пятнадцать минут группу на ужин. Сам побежал обратно — накрывать столы. Поужинать и убраться за собой успели до вечерней проверки. Дежурный по разведпункту во время позднего ужина заглянул в зал, поинтересовался нашим столь поздним визитом, погрозил карами за опоздание на проверку и скрылся.
Ночью нас разбудил крик вахтенного:
— Группа капитан-лейтенанта Поповских, подъём! Подъём! Всем строиться на центральной палубе.
— Что случилось? До подъёма еще три часа, — начал расспросы Федос, натягивая на ноги ботинки одновременно с носками.
— Ваш пришёл, на центральной ждёт, «синий» — капец! Шевелитесь, — полушепотом пробормотал вахтенный.
На центральной палубе, широко расставив ноги, облачённый в «адидасовский» спортивный костюм, стоял наш капитан-лейтенант и безжизненным взглядом смотрел мимо бегом становящихся в строй матросов.
Через пару секунд группа построилась, и старшина второй статьи Федосов скомандовал:
— Группа! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! — приложив руку к пилотке, двинулся на доклад к командиру.
Поповских никак не отреагировал и продолжал смотреть мимо строя и докладывающего Федосова. Потом склонил набок голову, словно гриф, и прошипел на старшину, нелепо застывшего перед ним:
— Где мичман Марков?
— Не могу знать! — гаркнул Федос.
«Чего он орёт?» — подумалось мне. Потом я понял, что криком мой напарник тщательно маскирует свой страх перед капитаном.
— Группа! За мной, бегом марш, — так же чуть слышно просипел Поповских и, развернувшись, чуть покачиваясь, выбежал на улицу.
Бегали мы за ним до подъёма и во время утренней зарядки, то есть несколько часов. Наверно, Поповских таким образом изгонял из себя хмель, а одному бежать было скучно. Вот и поднял он нас за три часа до подъёма. Сперва бежали, спотыкаясь и путаясь в ногах, потом приноровились, вошли в темп командира, поймали ритм. Вскоре мое сознание отключилось. Мне казалось, что так было всегда. Не было гражданской жизни, школы, танцевальной группы, учебки… Не было никогда ничего, кроме бега и сереющего неба. Казалось, что спина в светло-синей робе бегущего впереди меня матроса существовала всегда. Усталости и одышки вообще не чувствовалось. Группа дышала как единый организм. Очнулись мы все уже возле своего расположения. Вот тут и заныли ноги, и все стали тяжело дышать. Совершенно трезвый командир махнул нам рукой, отпуская на утренние мероприятия.
— Всё, ноги отваливаются, носки до завтрака не высохнут, — пробормотал Федос и, стянув с себя через голову куртку вместе с тельником, поплелся в гальюн.
Процесс умывания матросов, живущих в береговых казармах, — вещь весьма занимательная. Вот идёт «киевлянин» в одних трусах, полотенце через шею, в руках — кусок мыла «земляничного», бритвенный станок и помазок, в зубах — зубная щетка с выдавленной на нее зубной пастой. Еще в учебке я задавался вопросом, почему именно надо выдавливать зубную пасту на щетку в кубрике и нельзя это сделать в умывальнике гальюна. Понимание пришло довольно быстро, после «утерянного» в суматохе утренних процедур тюбика и многочисленных просьб «выдавить чуток, а то свою в тумбочке оставил».
