Наконец он нашел, что искал. Это была вырезка из журнала «Адская почта, или Переписка хромоногого беса с кривым». Лев Натанович еще в Петербурге собрал все шесть номеров, после выхода которых журнал был закрыт за полемику с императрицей.
Лев Натанович не скрывал свою симпатию к войне. Она была его кормилицей. Не в смысле материальных благ – в них доктор никогда не испытывал недостатка, а в смысле потребности быть при деле. Лев Натанович был влюблен в медицину и не скрывал этого, без нее он закисал и терял смысл существования. За шесть лет без войны он на три раза перечитал всю свою библиотеку, и от нечего делать вынужден был обратиться в лженауке. В одном из выпусков «Адской почты» Лев Натанович отыскал формулу, с помощью которой предлагалось вычислить точную дату явления Сатанаила. Он отнесся к этому с присущим ему чувством юмора, однако вырванную из журнала страницу, на которой пером были выведены исчисления, сохранил и положил в бюро.
Лев Натанович поднес вырезку к масляной лампе, внимательно посмотрел на дату и нахмурил брови.
Он взглянул на младенца в руках Марии Леопольдовны, подошел к окну и увидел, что черная повозка остановилась у входа в госпиталь.
10
Серафима Павловна вымачивала ноги в тазу – она делала это каждую неделю в один и тот же день и час, строго соблюдая ритуал. Так делали ее бабка и мать, утверждавшие, что эта процедура – лучший рецепт долголетия.
Лев Натанович считал Серафиму Павловну полной дурой. Она ничего не понимала в медицине, руководствовалась устаревшими поверьями и знахарскими чудачествами, когда-то услышанными от бабки. Он бы давно нашел способ избавиться от нее, если бы не удивительный талант Серафимы Павловны. Лев Натанович все еще помнил, как в минуты сложнейших операций пожилая медсестра преображалась и мгновенно исполняла все указания доктора. Вместе они спасли жизни десятков людей.
Серафима Павловна услышала лошадиное ржание за окном. Она была недовольна: любопытство заставило ее прервать важный ритуал, вынуть ноги из таза и посмотреть, кто прибыл в столь поздний час. Серафима Павловна нехотя сделала это: обстоятельно вытерла ноги, надела старомодные туфли, которые когда-то носила ее мать, и подошла к окну.
В военном госпитале не предполагалось держать швейцаров, поэтому прибывших встречали то медсестра, то кухарка Анна Павловна.
Серафима Павловна знала, что после ужина Анна Павловна сразу ложилась спать, чтобы подняться раньше всех и приготовить завтрак.
– И кого это принесло, – пробормотала Серафима Павловна и пошла вниз.
Валерьян и Маруся Павловна решили разойтись по комнатам и теперь смотрели в окна. В гостиной остался только Витенька, который по-прежнему сидел на стуле.
– А ты почему не спишь? – спросила Серафима Павловна, под тяжелыми шагами которой скрипнули ступени лестницы, а затем и половицы.
– Ммм! – ответил Витенька.
В дверь постучали. Серафима Павловна подошла и отперла ее, увидела нечто страшное, поскользнулась и упала.
Гости вошли в дом.
Серафима Павловна покинула труппу.
К труппе прибавились четыре человека.
Барон Корф – человек в черном.
Кира, Калипсо и Лидия – его дочери.
11
Все спустились вниз, кроме Марии Леопольдовны, приложившей к груди младенца. Она присела на кровать и свесила ноги. Лев Натанович оставил дверь открытой, и Мария Леопольдовна прислушивалась к тому, что происходит в гостиной.
Барон Корф имел удивительную внешность: рост два метра, смолистые кудри, большие уши, черные глаза и прут вместо правой руки. Маруся Павловна пригляделась и, увидев торчащую из прута ветку с одним зеленым листом, пискнула. Барон Корф был одет в плащ из плотного материала и сапоги на высокой подошве.
Анна Павловна застыла от страха. Она взглянула на одну из дочерей барона Корфа, Киру, ужаснувшись ее изумрудному одеянию. Анна Павловна с детства боялась зеленого цвета и его оттенков: ее мать умерла от отравления – сначала ее кожа была салатовой, а концу болезни обрела темно-зеленый цвет. Анна Павловна никогда не добавляла в пищу зелень, огурцы, перец и прочие зеленые продукты, считая их ядовитыми.
Валерьяна поразила красота Калипсо, однако его отпугнул заметный шрам, прошедший диагональю по ее правой щеке. Он был такого же цвета, как кровь, а Валерьян очень боялся вида крови, хоть и тщательно скрывал это.
Лев Натанович посмотрел в глаза Лидии и почувствовал себя неловко. Глаза девушки выражали уверенность, обнажая ее властный характер. Лев Натанович не любитл таких людей и побаивался их, поскольку сам предпочитал быть властью там, где жил и работал, и не терпел конкуренции.
– Барон Корф и дочери его! – раскатистым басом, пронизывающим все пространство военного госпиталя, представился гость. Марусе Павловне даже показалось, что по дому прошла вибрация, отчего она снова пискнула.
– Ваших рук дело? – хотел было грозно спросить Лев Натанович, но его командный голос показался птичьим щебетанием в сравнении с тембром барона.
– Сама, – ответил двухметровый гость.
Лев Натанович подошел к лежащей Серафиме Павловне, склонился над ней, пощупал пульс, достал фонендоскоп, приложил, послушал и сделал вывод.
– Мертва.
12
Ночью хоронили Серафиму Павловну. За госпиталем, рядом с домом Прокла, был устроен небольшой погост, насчитывающий двадцать могил: девятнадцать солдат и супруга Прокла.
Могилу для Серафимы Павловны должен был рыть Прокл, но его нигде не могли отыскать. Лев Натанович пытался вычислить его местонахождение по звериному воплю и прислушивался к ночи несколько минут, так ничего и не услышав.
Наконец, когда Валерьян взялся за лопату, а барон Корф, который вызвался помочь, плюнул на левую ладонь и растер слюну о прут, из темноты выбежал Прокл.
– Умри, нечисть! – кричал он, размахивая косой.
Его глаза закатились, он бежал, не различая своих и чужих. Прокл уже занес косу над головой Льва Натановича и готов был срезать ее, как вдруг перед ним возник барон Корф, вытянув перед собой прут. Прокл налетел на прут, который прошел через него насквозь, и повис, выронив косу.
Воцарилось молчание. Прокл покинул труппу.
13
Долго спорили, хоронить или сжигать. Лев Натанович не мог понять, как ему относиться к барону, настороженно или с благодарностью. «С настороженной благодарностью», – решил доктор, когда они рыли могилы. Барон Корф настаивал на том, что трупы лучше сжечь.
– Так природе полезнее, – басил он. – Золой землю осыпем. И душам покойнее.
Лев Натанович с презрением к себе соглашался с бароном: он с удовольствием бы сжег тело Серафимы Павловны, для которого пришлось рыть большую широкую могилу. Его останавливал лишь вид мертвого Прокла.
