Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 22
После притчи он продолжил разглагольствовать о своей власти: «Могущественный султан турок дал мне, Ибрагиму, всю власть и полномочия. Я один делаю все. Я выше всех пашей. Я могу сделать конюха пашой. Я даю королевства и провинции кому пожелаю, не спрашивая даже своего господина. Если он отдает приказ, а я не одобряю, приказ не выполняется; но, если я приказываю, а он не одобряет, приказ выполняется все равно. В моих руках вести войну или заключать мир, я могу раздать все богатства. Царство, земля, сокровища моего господина – все доверено мне».
Еще он хвастал своими прошлыми свершениями, говоря о себе так, будто он победил Венгрию, принял послов и заключил мир. Если Сулейман и знал об этих похвальбах, он ни единым знаком не показал недовольства, но продолжал относиться к Ибрагиму с тем же доверием, что и раньше, но придворные решили использовать это в подходящий момент.
Иностранные правители и послы не сомневались в важности и влиянии Ибрагима. Во всех инструкциях послам Фердинанд велит им сначала встретиться с Ибрагимом, ему же писала и королева-регентша Франции, когда обращалась к султану. В собраниях Гевая и Шарьера есть письма от Фердинанда и Франциска к Ибрагиму. Венецианские бальи вели все свои дела с Ибрагимом и посылали на родину много отчетов о его власти в государстве и влиянии на султана. Послы привозили ему ценные подарки, которые он принимал без колебаний. Он любил получать драгоценности. Когда-то на пальце Франциска I красовался знаменитый рубин, который первый французский посол отправил в Порту (сам посол был убит в Боснии) и который каким-то образом оказался у Ибрагима, когда пашу Боснии вызвали в Константинополь отчитаться по поводу убийства.
Но хотя Ибрагим принимал дары и даже гневался, если их ему не предлагали, он неизменно отвергал попытки его подкупить. Фердинанд поручал трем своим миссиям предложить ежегодные выплаты Сулейману (иными словами, дань, но под другим названием, не таким оскорбительным для Фердинанда) и такие же ежегодные выплаты великому визирю. Когда Юришиц и Ламберг предложили Ибрагиму от пяти до шести тысяч венгерских дукатов в год за его помощь в заключении мира, он отверг их с таким негодованием, что послы извинились и взяли предложение назад. Ибрагим сказал, что прошлые послы Хоборданаш и Вейксельбергер предлагали ему сто тысяч флоринов за протекцию, но он сказал тогда и повторит сейчас, что никакие дары не заставят его действовать против интересов своего господина и что он скорее попытается завоевать весь мир, чем посоветует султану вернуть завоеванную территорию.
Процитированного выше пассажа будет достаточно, чтобы опровергнуть утверждение тогдашних европейских историков, будто бы Ибрагим-паша снял осаду Вены, потому что послы подкупили его золотом. Сулейман дал ему все, о чем он мог мечтать, гораздо больше, чем мог ему дать какой бы то ни было европейский монарх. Ибрагим скопил огромное богатство, но нет никаких фактов, которые позволяли бы предположить, что его верность Сулейману можно было купить за деньги, и в то время как турецкие историки часто говорят о жадности его преемника Рустема-паши, они никогда не приписывают этого качества Ибрагиму. Если Ибрагим и продавался, его цена была слишком высока для Фердинанда.
Из вышесказанного очевидно, что дипломатические приемы Ибрагима не отличались деликатностью, но это было и не нужно. Поскольку дипломатия Порты обычно бывала либо вступлением, либо заключением военной кампании, неудивительно, что, как правило, она достигала своей цели. Так как благосклонности Порты добивались Франция, Венеция, Польша, Россия, Венгрия и Австрия, Ибрагиму не нужны были дипломатические тонкости, чтобы разговаривать с их послами. Он держал в руках все козыри, и ему не обязательно было быть искусным дипломатом, чтобы вести удачную игру. Он мог грубить и хвастать сколько угодно, и послы все равно умоляли бы его приложить влияние, чтобы договориться о мире. Они оба, Сулейман и Ибрагим, весьма надменно относились к Фердинанду и Карлу V и тем не менее одерживали полный успех; Франция, с другой стороны, вела тонкую игру и очень многого добилась от Порты. Такое впечатление, что успех турецкой дипломатии лежал не в ее методах, а в общем плане и ведущих принципах. Тогда перед нами встает вопрос, каковы же были цели и успехи турецкой дипломатии между 1525 и 1540 годами.
У Сулеймана было две цели: во-первых, расширить военное влияние в Европе, и, во-вторых, помочь Франциску I в борьбе против Габсбургов. И в том и в другом он добился успеха. Его империя существенно увеличилась за время его правления, как и ее влияние, тогда как сила соперничающего дома Габсбургов неуклонно слабела и сужалась. Однако то, что сделало этот период эпохой европейской политической истории, это не территориальное расширение Турции, не признание ее мощи Европой, а то, что Турция впервые вышла на европейскую арену, если воспользоваться современным термином, и что на Турцию стали смотреть не просто как на иноверцев и врагов христианства, а как на политических союзников или противников и возможный фактор в европейской политике. В конце правления Селима Мрачного Турция, хотя и одержала военные победы, все еще была в Европе инородным телом. Но настала пора, когда ей пришлось вмешаться в дела северных наций, и Сулейман, отличавшийся необычной терпимостью к Западу, с большими замыслами о судьбах Турции и при помощи своего великого визиря-христианина оказался готов к этому, и за время его правления все королевские дворы континента почувствовали его присутствие и все европейские правительства были вынуждены с ним считаться. Но вследствие этого Турция уже никогда после не была свободна от европейского влияния. Тонкий клин французского вмешательства впервые вбил ла Форе в договоре 1535 года, и сегодня консервативные турки видят в «капитуляции» Сулеймана начало бесконечных бед для Турции, тогда как Франция до сих пор радуется успехам проницательного и дальновидного Франциска I. В течение четырех веков Франция оставалась самым весомым иностранным игроком в Порте. Более широкий смысл, по выражению лорда Стратфорда де Редклиффа, лежит во «внекораническом» характере уступок, сделанных при Сулеймане, введении «внекоранического» права как во внутренних, так и внешних делах, помимо принципов и законов шариата. Турция начала осознавать, что современному государству недостаточно одного коранического права.
Насколько Ибрагим-паша повлиял на политику Сулеймана в этой области? Безусловно, он держал все в своих руках, но он ли был вдохновителем плана? Вероятно, нет. Сулейман хорошо знал, чего хотел, и он проводил ту же политику с тем же успехом и после смерти Ибрагима. Современники Ибрагима считали его головой и движущей силой турецкой дипломатии, и последующие историки относят политическую эволюцию исключительно на его счет. Однако точка зрения Целлера, что роли Ибрагима-паши, возможно, придают слишком большую важность, представляется более убедительной. Тем не менее Целлер во вступлении к «Французской дипломатии» отдает Ибрагиму ровно ту честь, которой он заслуживает, если мы правильно оценили труды великого визиря. Целлер говорит: «Сулейман был не менее просвещенным, чем Франциск, он, как и Франциск, понимал, в чем его интересы, и был отчасти свободен от предрассудков своего народа… В то же время у нас нет сомнений, что великий визирь, о чьих талантах и учености свидетельствуют все послы, сыграл свою роль в том, что ум его господина начал воспринимать инородные идеи, что он вошел в европейскую политику и увидел опасность растущей власти Карла V и собственные интересы, ради которых он должен был поддержать Францию». В необычайной свободе мыслей и не скованности предрассудками, которые Сулейман выказал в сношениях с Европой, мы видим влияние его умного фаворита.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 22
