Английская форма засоризма Как бы то ни было, а к концу 1969 года я был готов выехать на новое место работы. Для того чтобы ввести в заблуждение ПЭТ,[15] моего будущего противника, руководство сначала отозвало из командировки Гордиевского, выждало, пока в посольство в Копенгагене не заехал «чистый» атташе, которого датчане должны были принять за его замену, и только после этого «на арену выпустили>» меня. Была по всем правилам разыграна классическая комбинация, призванная якобы обеспечить безопасность моей работы, а на самом деле предназначенная в основном для соблюдения хорошей мины при плохой игре. Потому что легальный разведчик, если он по-настоящему занимается своим делом, примерно через три месяца после прибытия в резидентуру берется под подозрение, а еще через три-четыре месяца местная контрразведка ставит на нем однозначное клеймо шпиона, только не знает чей он: из ГРУ или КГБ.
А дальше оперработник становится чрезвычайно уязвимым. Он превращается в объект изощренной охоты на волка, которого обкладывают в логове, устанавливают режим и выслеживают на маршрутах передвижения (наружное наблюдение, агентура), расставляют красные флажки, ограничивая свободу его маневра (агентура в наиболее вероятных объектах интереса разведчика), оставляют на виду отравленные приманки (подставы), расставляют коварные капканы (женщины и другие виды провокации), создают шумовые эффекты (средства массовой информации), — одним словом, контрразведка любой ценой пытается создать для тебя невыносимые условия, во что бы то ни стало добыть неопровержимые доказательства твоей разведывательной деятельности, взять с поличным на встрече, чтобы дать весомые основания своему МИД для объявления тебя «персоной нон грата», то бишь, нежелательным для страны иностранцем.
В моем же конкретном случае все эти «приличные манеры» поведения оказались излишними еще и потому, что контрразведка поставила клеймо разведчика замене Гордиевского автоматически, независимо от сроков и способов этой замены. Причины этого будут разъяснены позже.
И вот ты уже в стране и ходишь все время под колпаком у местной спецслужбы и всем своим видом стараешься ей показать, что все ее подозрения для тебя просто оскорбительны. Если ты обнаруживаешь за собой слежку, то благодаришь судьбу и за это — значит, что-то еще в твоей личности контрразведкой не разгадано, и у тебя есть шанс поработать на родное государство еще какое-то время. Если «наружник» не стесняется зайти за тобой в банную парилку и с вежливой улыбкой перешагивает через твое напрягшееся тело, то ты улыбаешься ему в лицо, как доброму знакомому, и мысленно возносишь молитву к Богу, чтобы он не наступил на твою любимую мозоль или еще более дорогой орган тела. Ты старательно избегаешь на людях общения со своими коллегами и «приклеиваешься» к какому-нибудь «чистому» командировочному, который с трудом терпит твое присутствие. Ты строчишь на скорую руку оперативные отчеты, чтобы «отписаться» к очередной диппочте и нервничаешь из-за того, чтобы не слишком долго задерживаться в посольстве, потому что у «чистых» рабочий день уже закончился, и они, обнимая одной рукой пополневший стан супруги, а другой — стакан с пивом, уже давно валяются на тахте и смотрят по телевизору шоу с участием любимца публики Тома Джонса. Ты соревнуешься с «чистым» дипломатом в том, кто чаще встречает и провожает делегации из Союза и выполняет другие поручения посла, — ты лезешь из кожи, чтобы доказать свою добропорядочность.
И контрразведка, если у нее еще не накопилось против тебя достаточно улик, делает вид, что верит тебе. А ты делаешь вид, что веришь, что она верит тебе.
Пребывание за границей требует большой специфики разведывательной работы.
… На пути к Копенгагену — я имею в виду буквально железную дорогу, которую я выбрал в качестве средства доставки к месту работы — меня подстерегал неприятный сюрприз. В Восточном Берлине прямой копенгагенский вагон, который обычно цепляли к так называемому среднеевропейскому экспрессу, был в очередной раз забракован местными железнодорожниками и для дальнейшего путешествия признан непригодным. Проводники вагона посоветовали мне, не мешкая, перебраться в указанный экспресс, заверив, что приобретенный в «Метрополе» железнодорожный билет для этого годится.
Перебираться нужно было на соседний перрон, но для этого мне надо было воспользоваться подземным переходом, что при наличии багажа мест в десять-двенадцать представлялось весьма трудоемким делом. Я приступил к перебазированию в одиночку, и когда с подгибающимися коленками наконец перетащил последний чемодан, среднеевропейский «красавец» «Митропа» уже собирался покинуть Восточный вокзал. Пришлось в спешке забрасывать вещи в первый попавшийся вагон. Им оказался почему-то вагон с сидячими местами, так что из Берлина до Копенгагена я ехал в «комфортабельных» условиях подмосковной электрички.
Грязный, невыспавшийся, с ломотой во всех членах, я прибыл на Центральный вокзал Копенгагена и, слава Богу, был встречен там третьим секретарем Валентином Ломакиным! В посольстве получили информацию о том, что наш вагон задержан в Берлине, но правильно предположили, что я все-таки найду способ прибыть к месту дальнейшего прохождения службы без опозданий.
Поезд вполз под огромный дебаркадер Центрального вокзала, и какая-то незримая атмосфера нового и неиспытанного коснулась меня, как только я вылез из душного «митроповского» вагона. Эту незримую атмосферу я почувствовал органами обоняния. Замечал ли ты, дорогой читатель, тот особый синтетический запах, который встречает тебя сразу по прибытии за границу? Кажется, что ты попал в огромную парикмахерскую, наполненную легкими, еле обоняемыми ароматами духов. Переход от нашей родной «кислой» гаммы запахов к ихней особенно резок при пользовании самолетами, — его можно заметить с закрытыми глазами и ушами.
Время было раннее, воскресное. Вокзал был пуст, за исключением нескольких личностей кавказского типа, которые бесцельно слонялись по перрону, убивая время.
— Турки, — прокомментировал Ломакин и стал грузить мои вещи на тележку.
К нам присоединился водитель посольского микроавтобуса, мы вместе выкатили тележку на привокзальную площадь, погрузили вещи и поехали в посольство. Там меня поселили в маленькой комнатушке на верхнем этаже флигеля, в котором обитали технические сотрудники с семьями. На первом этаже располагалась начальная школа, а в подвале — кооперативный магазинчик, помогавший советским загранработникам выживать в условиях чувствительного разрыва между покупательной способностью советских дипломатов и ценами на повседневные товары в городе. Мне предстояло прожить тут пару месяцев, пока не будет подобрана квартира в городе.
Начальство до конца выдержало линию на соблюдение конспирации и на первых порах приставило ко мне «чистого» дипломата Ломакина, чтобы у датских контрразведчиков не возникло «шальных» мыслей о моем настоящем «профессьон де фуа». В те поры в моде было наставничество, и сразу по приезде в Данию я в лице Ломакина тоже получил наставника. Валентин отвечал за контакты с местным «Обществом дружбы с Советским Союзом». Он был ненамного старше меня, но уже успел поработать пару лет в Дании и считался опытным работником внешнеполитического фронта.
