– А теперь тост! – произнес отец и поднял пинтовую кружку горького эля. – За мою малышку. За нашу малышку! – Он улыбнулся жене. – Мы гордимся тобой, дорогая, мы очень гордимся всеми твоими достижениями. За эти восемнадцать лет ты не принесла нам ничего, кроме счастья, ничего, кроме радости. Мы не могли бы просить о лучшей дочери. Спасибо тебе, Робин, за то, что ты – это ты. – При этих словах из уголка его глаза выползла слезинка, которая скатилась по носу. Отец смахнул ее и сконфуженно улыбнулся. – Я люблю тебя, – просипел он.
– Ах, папа. – Робин прильнула к нему. – Спасибо, я тоже тебя люблю. – Она привлекла в объятия и мать. – Спасибо вам обоим, что вы были лучшими папой и мамой на свете. Я хочу, чтобы вы знали: я буду и дальше поступать так, чтобы вы гордились мной.
«Вот так», – подумала она, ощущая тепло родительских рук, сомкнутых вокруг нее, тепло человеческой общности, тепло августовского дня. Это было все, чего она хотела, все, в чем она нуждалась. Теперь ей было восемнадцать. Если бы она захотела, то могла бы связаться со своим настоящим отцом. Но она не собиралась этого делать. Ее настоящим отцом был этот мужчина, который сидел здесь, этот человек в зеленом свитере с круглым вырезом, в ботинках от «Кларкс» и с плечами как у грузчика. Ее папа. Она не хотела другого отца.
Ее другой отец, французский педиатр, навсегда останется у нее в голове. Он будет неосознанно подталкивать ее к медицинской карьере и всегда будет заставлять ее чувствовать себя чуточку лучше остальных. Но ее привязанность к нему не пойдет дальше этого. Робин хотела, чтобы он оставался тем, кем был сейчас: персонажем ее личной, сокровенной сказки.
Позднее в тот вечер Робин сидела на диване, прижавшись к отцу и поджав ноги под себя, и смотрела по телевизору шоу «Большой брат». Мать вошла в комнату, держа что-то в руках и прижимая к груди. Она улыбалась, но выглядела странно напряженной. Отец выпрямился при виде нее, а Робин инстинктивно развернулась и опустила ноги на ковер.
– Все в порядке? – спросила она.
Мать кивнула:
– Все нормально, милая, просто замечательно. Хочу тебе кое-что показать. Подвинься, ладно?
Робин посмотрела на бумаги в руках матери.
– О нет! – театрально воскликнула она. – Только не говорите, что я приемный ребенок!
Мать улыбнулась.
– Это мне дали в клинике, когда я забеременела тобой, – сказала она.
Робин отпрянула и поднесла руку к горлу.
– Унеси это. Я не хочу смотреть.
Мать вздохнула и положила руку на ногу Робин.
– Ты не обязана это читать, – ласково сказала она. – Но я хочу, чтобы ты хранила это у себя. Тебе исполнилось восемнадцать лет. Теперь ты взрослая. Эти бумаги мне больше не принадлежат.
– Тогда выкинь их в мусорную корзину, – предложила Робин. – Измельчи в шредере или сожги. Мне они не нужны.
Мать снова вздохнула.
– Это всего лишь письмо, – сказала она. – Я его читала, и там нет ничего волнующего. Есть порядковый номер донора и информация о нем на тот случай, если ты решишь связаться с ним.
– Я не хочу! И не хочу читать это письмо! Я уже достаточно знаю о нем, я очень благодарна и так далее, но в моей жизни он совершенно не нужен, понимаешь? Я правда, правда не хочу ничего знать.
Мать сжала ее ногу и улыбнулась.
– Знаешь, – продолжала мать, – мы с отцом не останемся с тобой навечно. Мы еще не очень старые, но и моложе не становимся. А когда мы уйдем, ты останешься сама по себе. Возьми эти бумаги, милая, и сохрани их. По крайней мере, если что-то случится, – а этого не будет, – еще одно одобрительное пожатие, – но если все-таки случится и у тебя возникнет желание познакомиться с ним, то ты будешь иметь все необходимое, чтобы что-то предпринять. Хорошо? И еще подумай вот о чем. Даже если ты не хочешь встречаться с донором, как насчет твоих братьев и сестер? Я знаю, – она перебила зарождающиеся протесты, – я понимаю, что сейчас ты этого не хочешь. Но в будущем… когда-нибудь… Может быть. Ну как, хорошо?
Робин покосилась на папку с бумагами и шумно выдохнула. Папка была так плотно набита взрывчатым веществом, что Робин почти слышала тиканье часового механизма. Она подумала об этих безымянных, безликих братьях и сестрах и возненавидела их. Она рассматривала их как гротескные карикатуры на саму себя: все с пухлыми губами, все важничают и считают себя особенными, потому что их папаша был донором спермы, их папаша был французским педиатром. Кроме того, у нее были сестры, две прекрасные сестры. Неважно, что они умерли; они по-прежнему оставались в ее сердце, и там не было места для кого-то постороннего. Робин закинула за уши тяжелые локоны и внимательно посмотрела на папку.
– Что ты сделаешь, если я не возьму ее?
– Уберу в надежное место, – ответила мать. – Туда, где ты сможешь найти ее. Потом, когда нас не станет.
Робин немного подумала. Ей пришлось признать, что существует возможность, что однажды по какой бы то ни было причине у нее возникнет желание связаться со своим биологическим отцом. Робин допускала, что ей может понадобиться, скажем, трансплантация печени или у ее будущего ребенка обнаружат какое-нибудь редкое генетическое расстройство. Возможно, однажды ей понадобится, чтобы этот мужчина перестал быть двухмерным диснеевским принцем и стал полноценным человеком из плоти и крови, с живой ДНК. И может быть, тогда будет лучше, если эти бумаги окажутся у нее. Робин соскочила с коричневого плюшевого дивана и нацепила маску решимости.
– Хорошо, – сказала Робин. – Отлично. Дай ее мне. – Она протянула руки. Папка оказалась тяжелой, словно была наполнена мокрым песком. – Но я не собираюсь совать туда нос, если только мне действительно не будет очень, очень нужно. Ты понимаешь, правда? Мне не нужен этот тип или другие дети, рожденные от него. У меня есть все необходимое.
Ночью она проснулась в холодном поту и с непривычным беспокойством, как будто позабытый сон толкался в границы ее осознания. Она чувствовала себя потерянной и дезориентированной. Ее желудок был полон еще не переваренных пирожных, кусочков мяса и дешевого белого вина.
Она встала с ощущением, что должна что-то сделать. Рассеянно прошла по комнате, потирая свой недовольно бурчащий живот. Очевидно, Робин знала, что собирается сделать. Она знала это с тех пор, как впервые взяла папку и согласилась стать собственницей ее содержимого. Робин достала папку из нижнего ящика комода и открыла ее.
Сейчас
Робин держала под мышкой подшивку по микробиологии, а на носу сидели очки для чтения в черной оправе, хотя сейчас не собиралась читать. Она была в симпатичном клетчатом платье-рубашке от «Urban Outfitters», зеленых колготках и старомодных сапогах. Она выглядела умной и прикольной. Неформальный шик. В колледже она одевалась совсем не так, как дома. Там, в Бакхерст-Хилл, она выглядела более рафинированной. Здесь, в практичной лондонской обстановке, она позволяла себе немного расслабиться. Впрочем, ей не хотелось выглядеть девушкой, только что приехавшей из Эссекса. Она по-прежнему носила достойное нижнее белье, пользовалась помадой от «Mac» и духами «Agent Provocateur Boudoir».
