— Не хочу-у-у! — хныкал Кори. — У него запах дурацкий!
— Ничего подобного. — Эмили попыталась мазнуть его щеки, но мальчик ловко вывернулся. — Ах так, тогда ты останешься дома!
— Я же не купаться иду!
— Неважно. Все равно ты весь день будешь на солнце.
Мальчик хлюпнул носом и сел за стол, спрятав лицо в ладонях. Эмили понимала: сколько ни ворчи и ни кричи, ничто не заставит Кори относиться к ней как к матери, и он это тоже знал.
Далтон решил вмешаться:
— Если бледнолицый ковбой слишком долго пробудет на солнце, ему может не поздоровиться.
— А мне поздоровится, — упрямо стоял на своем Кори.
— У Эмили скоро будет операция, Кори. А ведь она заболела из-за солнца. У тебя светлая кожа, ковбой, как у нее. И ты ее брат. С этим не шутят, как не шутят с койотами. И этот лосьон — согласен, он зверски пахнет, но потом запах уйдет — он защитит тебя лучше кольта вот такого калибра…
И Далтон развел руки во всю ширь, показывая подходящий случаю калибр.
Эмили пристально вглядывалась в своего любовника. Прошло всего два дня после ночи в его фургоне. Два дня, подслащенные поцелуями украдкой и безнадежно пересоленные рабочим графиком, который ставил им подножки, а также приперченные чересчур любопытными взглядами не по годам догадливого Кори…
Она могла бы и признаться брату, что встречается с Далтоном, но все как-то не выкраивалось время для разговора по душам. Наверное, она не была готова к такому признанию, как совсем недавно была не готова спать с мужчиной, который еще не пригласил ее к алтарю.
— И все-таки эта штука для девчонок, — сказал Кори. Его не сбил с толку даже мужчина, которым он открыто восхищался. — Она и пахнет по-девчоночьи.
Далтон взял у Эмили флакон и понюхал его содержимое. Он ни словом не упоминал о ее болезни с их первой ночи, но эта тема всегда кружила рядом, как голодный стервятник над беспечными курами.
— А по-моему, терпимо пахнет, — возразил Далтон.
— Вот и мажься сам! — отрезал упрямый мальчуган.
Не вдаваясь в дальнейшую полемику, Далтон закатал рукава своей джинсовой куртки и нанес лосьон на руки и лицо. Он проделал это с очень серьезной миной, и только глаза его смеялись.
Кори расправил узкие плечи, видимо подчеркивая свое мальчишеское достоинство.
— Ну, ладно, давай сюда эту дурацкую дрянь!
Мальчик размазал жидкость по коже, вылив из флакона гораздо больше, чем следовало, и вытер ладошки о штанишки. Надо, чтобы рядом с ним был взрослый, подумала Эмили. Ему нужен пример, подсказка настоящего мужчины, да, именно такого, как Джеймс Далтон.
— Теперь ботинки! — сказала Эмили. — Ты не можешь поехать на «Конюшни Тэнди» без ботинок.
— Эх, ну и возня. Не верю, что ковбои так мучаются…
— Ничего не поделаешь. — Эмили растроганно обняла брата. — Я должна беречься от солнца, и ты тоже.
— И Джеймс?
— Да, и Джеймс, и вообще все люди — кто больше, кто меньше, но рискуют все.
Кризис миновал. Кори решил, что пора обуваться, и понесся в прихожую, оставив взрослых наедине друг с другом.
С видимым отвращением закрутив колпачок флакона, Далтон сказал:
— Малышу не по себе.
— Я знаю. Кори приходится трудно. — Эмили окинула взглядом свою кухню. Здесь только кое-что сохранилось от обстановки их прежнего дома. Тот дом, где она выросла и где родился Кори, Эмили продала, чтобы начать новую жизнь. — Он очень чувствительный, но многого не понимает.
Джеймс погладил ее по голове.
— Как ты?
— Все в порядке. Просто эмоции.
— Еще бы, до операции всего пять дней…
Эмили намотала на палец прядь волос, недовольная тем, что их разговор принял такой оборот. Потом спросила:
— А ты будешь там?
— Ты уже хочешь этого?
Эмили тут же отругала себя за проявленную слабость. Да, она хотела, чтобы он отвез ее в больницу и оставался рядом, но напрашиваться…
— Хочу, не хочу… Я не маленький ребенок. Ручку в огонь не суну. В воду не упаду.
— Мы нужны друг другу, Эмили.
— Разве? Скажи еще: и не только для секса…
Далтон улыбнулся.
— Ну, не знаю. Мы занимались этим только один раз.
— Два раза! — поправила Эмили и шлепнула его по руке. Он засмеялся, про себя проклиная свою неловкость. — Да, чуть не забыла: только что хотела тебе сказать, что этой ночью я не закрою окно в свою комнату, но…
— Что?
— Я передумала.
— Ты уверена? — осторожно спросил Далтон, затем вдруг прижал к ее себе и поцеловал.
Кажется… она пригласила его в свою постель.
* * *
Только молодой месяц тускло освещал небо, когда Джеймс проскользнул через двор перед домом Эмили и подкрался к окну, укрываясь в тени. Этой ночью он был одет не как ковбой. Он выбрал темный пуловер, черные брюки и туфли на мягкой подошве. Он чувствовал знакомый прилив адреналина.
Может быть, прилив возбуждения? Джеймс беззвучно выругался. Какого дьявола он здесь делает?
Проникает как вор в чужое жилище — так подсказывал ему рассудок. Вор остается вором, сколько ни ешь пирожных.
Джеймс снова выругался. В спальне Эмили нечего было красть.
Нечего, кроме ее сердца. Впрочем, сердце можно только разбить…
Да что он, спятил? Рассудок потерял? Кто он такой, чтобы разбивать ее сердце?! Никакого такого Джеймса Далтона в природе нет. Это вымысел, иллюзия, дешевый трюк веселых дядек из ФБР… Если Эмили и влюбилась в кого, то этот счастливчик совсем не тот человек в маске, ставший невольным участником мистификации.
Так что правильнее, человечнее было бы убраться отсюда, подальше от ее постели.
Стоп… Но ведь это была ее идея! Если Эмили влюбилась в этого человека и оставила открытым окно, она вправе ждать, что он придет, если оставить открытым окно, и ей, может быть, все равно, какую из масок он сейчас примеряет.
Почему же, почему же он чувствует себя преступником?!
Он ощупал кирпичную кладку. Можно было бы заглянуть к Эмили и без приглашения. Кое-какой опыт по этой части имеется… Правда, сейчас не нужно обезвреживать сигнализацию, прятаться от камер наблюдения, сбивать со следа собак. Ничто не преграждает путь. Если не считать преградой незапертое окно. Да это просто забава для ребенка. А он взрослый мужчина, стремящийся быть со своей женщиной, обнимать и любить ее обнаженное тело.
Руками преступника, подумал он. Его отпечатки пальцев хранились в полицейских досье. Джеймс знал, кто он. Он затевал мордобой и ввязывался в потасовки в барах подчас лишь для того, чтобы почувствовать вкус собственной крови. Интеллект сделал его наглым и самонадеянным. Став солдатом мафии, он стал соучастником убийства.
