Хотя критика таких исследователей, как Бак, Скоттсберг, Роуи, Линтон, Гейне-Гельдерн и Метро, задела Хейердала, ему не оставалось ничего другого, как принять ее к сведению. По крайней мере, никто из них ни в малейшей степени не обвинил его в нечестности, как это сделал Карстен. У Скоттсберга он нашел также и примиряющие нотки. В большой статье в «Гётеборгс хандель ог шёфартстиденде», отвечая на критику Скоттсберга, он писал: «Я должен, тем не менее, признать, что, именно пробиваясь сквозь сопротивление, такое, какое оказывает Скоттсберг, теория покажет свою жизнеспособность. Пока теория показывает свою способность к сопротивлению штормам как на море, так и на суше, она укрепляется с помощью этих нападок, вместо того чтобы ослабнуть».
Ответ был интересным, поскольку он выражал желание Тура Хейердала следовать обычным нормам научной дискуссии. Допуская наличие разногласий и необходимости проверки основных постулатов, которые бы открывали перспективу дальнейших исследований, ученый должен был терпеливо выслушивать критиков. Это также предполагало готовность к дискуссии и то, что возможные споры будут вестись с уважением к противнику. Иначе говоря, ученый должен был, хоть это и казалось обидным, отказаться от своих убеждений, если бы оказалось, что теория не имеет права на существование.
Тем не менее упрямый и несмирившийся Тур Хейердал ринулся в бой за свою теорию после путешествия на «Кон-Тики». Еще до того, как поднять паруса, он считал, что имеющийся у него материал произведет революцию в антропологии. Когда он вернулся, его уверенность не убавилась. Сопротивление, которое постепенно наваливалось на него, убедило его еще сильнее в том, что прав именно он. Спор быстро принял характер позиционной войны. Если противники обвиняли Хейердала в том, что его исследования не соответствовали научным стандартам, он отвечал им обвинениями в догматизме. И поскольку конфликт превратился в такого рода спор, где одно решение исключало другое, компромисс, по сути, был невозможен. Первые полинезийцы пришли ни из Азии, ни из Южной Америки — они вообще не приходили.
Тур Хейердал имел полное право быть упрямым. Если противники сидели в своих креслах, то он аргументировал с палубы плота. Они, конечно, посетили несколько островов в Тихом океане, но никогда, как он, не путешествовали на далекие расстояния на доисторическом транспортном средстве. Поэтому они совсем не понимали ни размеров этого океана, ни того, с какими проблемами пришлось столкнуться людям, которые однажды отдали себя в его власть. Они не представляли, какую силу имеют океанские реки, как Хейердал любил называть морские течения, или ветер, всегда дувший с востока на запад. Они не понимали системы морской циркуляции.
Хейердал знал не только то, что на практике оказалось возможно пересечь океан между Перу и Полинезией на нескольких связанных вместе бревнах. Он также знал, что человеческая психика может это выдержать, и как выдержали те, что, по легенде, пошли за богом Солнца Кон-Тики и покинули берега, взяв курс на запад. Хейердал не сомневался, что он с победой выйдет из конфликта, как только напишет научную монографию. В этой «этнографической работе о путешествиях доисторических рас» он по-настоящему «построит теорию о происхождении полинезийской расы», — подчеркивал Тур каждый раз в газетных статьях и письмах к семье и друзьям, как будто повторяя мантру.
Но до этого было еще далеко. Было «так много других дел, которые надо завершить», пока он сможет полностью сосредоточиться на монографии, писал он с горечью своим товарищам по путешествию на плоту. После многих мытарств плот «Кон-Тики» попал наконец в Осло, где он все еще валялся на прибрежных камнях перед Музеем «Фрам». Однако, если Тур надеялся, что власти в качестве благодарности за ту рекламу, что он сделал стране, возьмут на себя труд предоставить плоту какое-то место, то его постигло разочарование. В письме Кнуту Хаугланду, основной движущей силе строительного комитета, он писал, что ему было бы «в десять тысяч раз приятнее, если бы „Кон-Тики“ оставался, как огромный памятник, на рифе Раройа, чем то, что он теперь догнивает дома на прибрежных камнях».
Все же Кнут не сдался. Частично с помощью обещания денег от Тура ему удалось поставить плот под крышу. Музей открыл свои двери в рождественские дни 1949 года. Прошло немного времени, и он стал одним из самых посещаемых норвежских музеев.
Под крышей. В немалой степени благодаря усилиям Кнута Хаугланда удалось создать Музей «Кон-Тики» на Бюгдёй. Вскоре он стал самым посещаемым в Норвегии
Помимо работы над монографией Туру пришлось в немалой степени поработать и над тем, чтобы защитить себя от нападок со стороны научного сообщества.
Не сделало ли его путешествие на «Кон-Тики» своего рода доктором Земмельвейсом от антропологии? Классический пример ученого, который послал вызов традиционной истине и должен пострадать за это.
История о докторе Игнаце Земмельвейсе — это история об австро-венгерском враче, которые в середине XIX века пошел новыми путями, чтобы предотвратить женскую смертность при родах. Он работал в родильном доме в Вене, где имелось два отделения, одно для обучения врачей, другое — для обучения акушерок. По какой-то причине смертность была в три раза больше там, где роды принимали студенты и врачи, чем в отделении для будущих акушерок. В результате научных изысканий Земмельвейс пришел к выводу, что причина смертности кроется в том, что студенты, которые учились принимать роды, также принимали участие во вскрытиях умерших женщин, а акушерки от этой работы освобождались. Чтобы проверить свою гипотезу, он решил, что врачи и студенты, резавшие трупы, должны мыть руки в растворе хлорной извести, прежде чем идти к роженицам. Смертность значительно снизилась.
Доктор Земмельвейс был уверен, что он сделал потрясающее открытие, которое получит всеобщее признание. Но Луи Пастер еще не открыл бактерии, и Земмельвейс не смог объяснить этот феномен. Вместо аплодисментов он встретил сопротивление коллег. Они находили мытье рук ненужным и раздражающим. Они также не хотели признавать, что причиной смерти могут быть врачи. Некоторые, тем не менее, требовали, чтобы отдельная комиссия проанализировала открытие Земмельвейса. Но вместо этого глава родильного дома распустил эту комиссию и уволил Земмельвейса. Затем его изгнали и из научного общества.
Потребовалось еще несколько лет, прежде чем Пастер доказал, что Земмельвейс был прав. В промежутке между этими событиями он пытался доказать справедливость своей теории, но так и не получил признания. Когда Земмельвейс умер всего сорока семи лет от роду в 1865 году, он был одиноким, забытым и полусумасшедшим человеком. Он имел достаточно мужества, чтобы сделать вызов науке, он показал путь, но это обошлось ему очень дорого. Доктор потерял работу, уважение — и, наконец, жизнь.
Теперь перед научным трибуналом стоял Тур Хейердал, обвиняемый в восстании против авторитетов, раздраженных тем, что он вторгся в их сферу, причем настолько энергично, что оказался способен влиять на общественное мнение. Его необходимо было нейтрализовать как ученого, пока он не принес еще больше вреда. Стратегия, которую они выбрали, была очень проста, но хорошо испытана. Его нужно предать молчанию, утверждать, что он не знает, о чем говорит, называть его скаутом, но в любом случае — никак не ученым.
