— Не знаю.
Интересные дела. Я всего пару раз слышал, как лает Берни, — например, на вечеринке, после того как мы окончательно разобрались с делом Мендеса-младшего — расскажу об этом как-нибудь в другой раз, — но никогда не случалось, чтобы он лаял на деревья. Неужели это сейчас произойдет? Я приготовился слушать.
— Еще нам нужна качественная фотография Ури, — продолжил мой напарник. — Спокойно, старина! — Хоп! Не знаю, как это вышло, но я уже стоял на задних лапах, положив передние на стол.
Попо полез в карман пиджака и достал снимок. Берни взял фотографию и прилепил ее на дверцу холодильника. На ней был изображен пижон с усами ниточкой, которого мы видели на видео, — тот самый, что укладывался под приподнятую стопу Пинат. Он стоял, подняв руки в своем блестящем цилиндре.
— Ему всегда аплодируют стоя, — заметил Попо.
Вскоре мы приступили к работе. Берни — за рулем, я — на соседнем сиденье. Свернув с шоссе, мы оказались в незнакомой мне части города. Темные улочки блестели, словно прошел дождь, и нам никто не попадался на пути. Я принюхался — сухой прохладный воздух поступал из пустыни. Ночью все выглядит по-другому — например, вспышка выстрела ярче, чем днем. Я много раз видел вспышки выстрелов, только не сегодня. Стреляют далеко не всегда — это случалось лишь тогда, когда мы распутывали мои любимые дела.
— Надо же, они собираются пожениться, а этот проходимец… — бормотал Берни. Такое бывает с людьми. В их головах постоянно что-то теплится и иногда пробивается наружу. О чем говорил напарник? Проходимец — плохой человек, но кто именно, я понятия не имел. Я поерзал и положил лапу ему на колено.
Мы свернули на улицу, застроенную кирпичными домами. Одни стояли совершенно темными, в других кое-где горел свет.
— Склады, — объяснил Берни. — Сюда когда-то подвели железную дорогу, которая стала началом конца старого Запада.
Мы миновали кафе — немногочисленные посетители расположились за выставленными на улицу столиками — и остановились перед зданием, где на лестнице у входа сидели мужчина и женщина.
Теперь здесь селятся художники, или, может, они уже съезжают, а селятся битники, — не страшно: нам приходилось иметь дело и с художниками, и с битниками, и ни те ни другие не баловались с оружием.
Мы вышли из машины и приблизились к лестнице. Мужчина и женщина посмотрели на нас. У обоих были на голове ирокезы. Кто же они: художники или битники? Я не мог сообразить. Ирокезы — это индейцы. Мы знакомы с индейцами, например, с шерифом Томом Флинтом из округа Окотилло, но у него волосы почти такие, как у Берни — торчат во все стороны.
— Кого-нибудь ищете? — спросил мужчина.
— Мы-то? Ищем, — кивнул Берни.
— «Мы»?
— Чет и я.
— А Чет, как я понимаю, ваша так называемая собака?
— Я бы не стал формулировать подобным образом, — возразил мой напарник.
— Нет? — удивился мужчина. — А как бы вы сформулировали?
Я из тех псов, которым нравится любой человек, который мне встречается — даже некоторые преступники и бандиты, — но слова этого чувака показались мне против шерсти. Хотя я никогда не понимал, что значит «против шерсти», — в какую бы сторону мою шкуру ни чистили, это всегда полезно и приятно.
— Я мог бы сформулировать так, как понравилось бы вам, — продолжал Берни, — и мы бы стали навеки друзьями, но нет времени. — Он повернулся к женщине. — Мы ищем Надю Уорт.
Она ответила долгим взглядом, но не произнесла ни звука. На ее лице ничего не отразилось, но она занервничала — от меня этого не утаить.
— Надя не общается с эксплуататорами животных, — вставил мужчина.
— Рад слышать, — усмехнулся Берни, — но, может, она сделает исключение, тем более что речь идет об угрозе жизни животного?
— В чем дело? — спросила женщина.
— Вы Надя?
Она кивнула.
Напарник показал ей нашу лицензию; нервный чувак тоже захотел взглянуть и вытянул шею.
— Нам было бы удобнее поговорить наедине, — заявил Берни.
Я рассмотрел уши Нади: прижаты к голове и великоваты для людей, но это, не знаю почему, мне всегда нравится. В одном блестело несколько серег, в другом ничего не было.
Мужчина поднялся.
— Если вы вообразили, что это хорошо — воспитывать животных так, чтобы они только и умели пресмыкаться перед нами, то вы глупец и опасный тип.
Я не понимал, из-за чего весь сыр-бор, но мне почему-то захотелось укусить этого молодца.
— А вы предпочитаете общаться только с представителями своего вида? — спросил Берни.
— Я этого не утверждал, — ответил парень. — Человечество — раковая опухоль на теле Земли. — Он повернулся, взбежал по ступеням, скрылся в доме и захлопнул за собой дверь.
— Ваш приятель недоволен, — заметил мой напарник.
— У него обостренное чувство справедливости.
— У меня тоже, — парировал Берни. — Поэтому мы здесь. Вы знаете Ури Делита?
Взгляд Нади скользнул в сторону и остановился на мне. Я часто замечал, что, когда люди смотрят на меня, у них меняется выражение глаз — наверное, им хочется меня погладить. Мой хвост качнулся из стороны в сторону, но не размашисто, совсем немного. Выражение глаз Нади осталось прежним. Она снова повернулась к Берни.
— Я бы не сказала, что знаю его. В лучшем случае совсем поверхностно.
— Как вы познакомились? — задал вопрос напарник.
— Я председательствую в нашем комитете по вопросам цирка.
— И?..
— И в связи с моей работой встречалась с ним несколько раз.
— Надо понимать, когда пикетировали их цирк.
— У меня на это есть полное право.
— Нисколько не возражаю, — кивнул Берни. — О чем вы говорили?
— О нашей позиции, — ответила Надя. — То есть позиции нашей организации по поводу цирковых животных.
— У Делита репутация гуманного дрессировщика.
— Не имеет значения, — отрезала Надя. — Сама идея, что можно дрессировать животных, вызывает отвращение.
— А на мой взгляд, есть существенная разница между дрессировщиками, пользующимися анкусом, и такими, как Делит, которым это приспособление не требуется.
— Если Делит вам сказал, что работает без крюка, он лжец — все пользуются крюком.
— Вы пытались убедить его отказаться от этого орудия?
— Пыталась убедить бросить его так называемую «профессию».
— Удалось?
Надя фыркнула. Я тоже так умею. И лошади умеют. Лошади вообще-то отдельная тема, обсудим как-нибудь в другой раз, а люди фыркают по-особенному, когда у них что-то не получается.
