– Перелом был в девяносто седьмом году, кость срослась неправильно.
– Разве это порезы? – ухмыльнулся Калоев. – Это я так комариный укус расчесал.
После осмотра допрос снова продолжился. Но вел его уже не полицейский, а прокурор.
– Это дежурный прокурор из спецотделения прокуратуры Цюриха, которое занимается расследованием особо тяжких преступлений, – пояснила Виталию Анна.
– Господин Калоев, вам знаком этот предмет? – прокурор положил на стол прозрачный пакет, внутри которого находился складной швейцарский нож со следами крови. – Мы нашли его недалеко от тела убитого накануне вечером Питера Нильсена. На рукояти остались отпечатки пальцев убийцы. Нам потребуется время, чтобы сличить их с вашими… Но я уверен, мы докажем, что они принадлежат именно вам.
– Пожалуйста. Доказывайте.
– Кроме этого, в ванной комнате в номере, в котором вы проживали, мы обнаружили следы крови. Нам также потребуется время, чтобы провести экспертизу и установить, кому она принадлежит. Но, если вы признаетесь в содеянном сейчас, не дожидаясь результатов экспертизы, мы будем ходатайствовать о смягчении приговора. Ведь все мы пониманием, какие ужасные события толкнули вас на это преступление. Помогите нам в расследовании, и мы поможем вам…
– Помочь?! Вам?! – закричал вдруг Калоев. Он соскочил со стула и ударил кулаком по столу. – А кто помог мне? Где вы были, когда убили моих детей? Почему вы не искали ИХ убийцу? Нильсен убил пятьдесят два ребенка! И никто, никто его не задержал!
– И поэтому вы решили взять справедливость в свои руки? Решили отомстить Нильсену?
– Я не буду отвечать на ваши вопросы.
– Что ж, в таком случае мне остается только сообщить, что прокуратура кантона Цюрих выдвигает против вас официальное обвинение в убийстве Питера Нильсена. Завтра мы подадим документы в суд о заключении вас под арест.
– Да хоть смертная казнь! – Калоев снова вспыхнул. – Вам нечем меня напугать. Все самое страшное со мной уже случилось.
– Помочь?! Вам?! – закричал вдруг Калоев. Он соскочил со стула и ударил кулаком по столу. – А кто помог мне? Где вы были, когда убили моих детей? Почему вы не искали ИХ убийцу? Нильсен убил пятьдесят два ребенка! И никто, никто его не задержал!
Глава 7
Прощание
4–11 июля 2002 года
Спустя несколько дней после авиакатастрофы
Юберлинген, Германия
– Я могу помыть свою дочь?! – спросил Виталий.
– Мы сами, мистер Калоев, – ответил Маркус. – Если вы позволите…
Маркус Альвайер был гробовщиком в четвертом поколении. Он, можно сказать, вырос в морге. Ведь похоронами занимались и дед, и отец. Смерть всегда была частью его жизни, и Маркус давно научился держать с ней дистанцию. Он сочувствовал чужому горю, но не переживал о судьбе тех, кого постигла утрата, и уж тем более не оплакивал их покойников.
Он держал ее на руках, обнимал, целовал, гладил по волосам и что-то шептал, как сказала Майя, по-осетински. Он плакал и кричал. Виталий голосил так, что водители проезжавших мимо машин в испуге притормаживали.
С Виталием Калоевым все было иначе. Его глубокое горе тянуло за собой в бездну безысходности всех, кто находился рядом. Маркус не смог справиться со слезами, когда Виталий достал из холодильной камеры завернутую в простыню девочку. Он держал ее на руках, обнимал, целовал, гладил по волосам и что-то шептал, как сказала Майя, по-осетински. Калоев прощупал каждую ее косточку, чтобы узнать, какие травмы получила его Принцесса. Он плакал и кричал. Не в силах смотреть на это, Маркус вышел на улицу, но крик Виталия был слышен и там. Он голосил так, что водители проезжавших мимо машин в испуге притормаживали.
И в первый раз за все эти дни Гельмут, до сих пор казавшийся железным, вдруг тоже сломался. Он плакал, вытирал слезы кулаком и все время кивал: «Я понимаю тебя! Я понимаю тебя!»
А на следующий день в похоронное бюро привезли останки Кости. Маркус уговаривал Виталия не смотреть на него. Тело мальчика было сильно изувечено. Калоев, конечно, не послушал. Увидев сына, стал биться головой о стену с такой силой, что разбил себе лоб. Гельмуту пришлось звать на помощь полицейских, дежуривших на улице, чтобы не дать Виталию убить себя.
– Гельмут, у него расколота голова! – кричал Виталий. – Голова!
И в первый раз за все эти дни Гельмут, до сих пор казавшийся железным, вдруг тоже сломался. Он плакал, вытирал слезы кулаком и все время кивал: «Я понимаю тебя! Я понимаю тебя!»
Накануне вечером у Гельмута умер отец. Его госпитализировали еще в день катастрофы. Брат и сестра, неотлучно дежурившие у больничной койки, упрекали Гельмута: «Почему ты не с нами?! Папа может умереть в любой момент!» Однако полицейский понимал, что, сидя рядом со своим отцом, он ничего не может изменить, а Виталию мог помочь. Именно поэтому Гельмут продолжал работать и никому не говорил об «особых семейных обстоятельствах». Он несколько раз в день звонил в больницу, справлялся о состоянии отца у лечащего врача, а накануне вечером после опознания Дианы наконец смог навестить его.
Отец словно ждал. Он пришел в себя, когда Гельмут взял его за руку.
– Иди, папа! – произнес он. – Я знаю, ты устал. Твое время пришло.
Отец умер через несколько минут. Сестра закричала: «Ты идиот, Гельмут! Зачем ты это сказал? Зачем ты отпустил его?!» Он не стал объяснять, что считает такую смерть счастьем. Его отец прожил длинную жизнь. Вырастил детей и увидел внуков. Чего еще хотеть от жизни? И разве это трагедия в сравнении с тем, что пережил Виталий и другие родители, потерявшие в катастрофе своих детей?!
Сестры там не было, она не видела изувеченных тел детей, не смотрела в глаза их матерей и отцов, не слышала, как рыдают после смены пожарные и полицейские, выносившие останки людей из обломков самолета. Она не знала и не понимала, какой страшной и несправедливой может быть смерть. Так разве можно было бы ей объяснить, почему уход отца он не считал трагедией?
Когда Гельмут прощался с Виталием у морга, он не стал ему говорить, почему не сможет больше сопровождать его. Не хотел, чтобы он чувствовал себя виноватым, да и просто добавлять неприятных эмоций.
– Без меня вам будет лучше, – отшучивался вместо этого Гельмут. – Никто не будет мешать.
– Я очень тебе благодарен! – ответил Виталий, пожал руку и обнял полицейского на прощание.
