– Может, мне и вовсе не ходить на ужин?
– Нет, так нельзя. Уже сказано, что ты будешь, отец согласился. Да и все хотят на тебя посмотреть. Сейчас уже вся страна о вас только и говорит! Хотели в тайне сохранить, да разве с этими болтливыми слугами получится? Теперь, пожалуй, придётся о вас сообщить в газете…
– В газете? У вас есть газета? – удивлению мужчины не было предела, будто ему рассказали про летающую тарелку, спрятанную в сарае.
– Ну конечно. Я же сказал тебе, у нас полноценное суверенное государство. Конечно, есть газета. Раньше было две, по количеству наших политических партий, но поскольку они всё равно писали одно и то же, их решили слить.
– Политических партий? У вас есть политика?
– Слушай, хватит тебе так удивляться, будто ты попал в какое-то дикое племя. Всё у нас есть.
– И чем же занимаются эти ваши политические партии, если всем руководит Совет старейшин, в котором, как я понимаю, места наследуются?
– В партии входят те, кто не вошёл в Совет старейшин, но принадлежит к людям чистой крови.
– И за что же они соревнуются? Ведь политика – это соревнование!
– Они соревнуются в проявлении любви к Совету старейшин. Между ними идёт поистине бескомпромиссная борьба. Низкопоклонники – это самая старая партия – считают, что членам Совета надо кланяться в ноги, а целовальники отстаивают право граждан на целование им рук.
– Хм… И это всё?
– Нет, почему всё. От целовальников хотела отделиться радикальная фракция, которая требует права целовать членам Совета ноги. Но её пока запретили.
– Почему?
– Народу нужна интрига, перспектива дальнейшей политической борьбы.
Путешественник понимающе поцокал языком и, наконец, встал с кровати. Пригладил руками пиратский камзол, проявляя одновременно решимость и покорность, то есть решимость действовать согласно поручениям. Именно это, как он понял, было главной доблестью в этой стране.
– Ну что, пойдём на ужин?
– Да, уже все должны были собраться. Помни: много не болтай, отвечай только на поставленные вопросы и сам от себя ничего не додумывай и не прибавляй.
Они спустились на первый этаж, где в огромной столовой, из-за изобилия свечей напоминавшей церковь, собралась семья члена Совета. Семья была большая. В свете свечей играли яркими бликами драгоценности женщин. Их было так много – и женщин, и драгоценностей, что у путешественника зарябило в глазах. Он застыл на пару секунд, привыкая к освещению, затем огляделся.
Во главе длинного стола стоял самый настоящий резной трон из чёрного дерева, слева от него разместились десять женщин, справа сидели два мальчика-подростка с такими же причёсками, как и у Бегемотика – видимо, эти уши были их наследственным уродством. Трон пустовал.
Франт жестом пригласил гостя-пленника присесть. Путешественник двинулся медленно, стараясь по пути разглядеть всех членов семьи. Матрона в бордовом бархате и мехах сидела первой слева от трона, наверное, это была супруга члена Совета и, соответственно, мать Бегемотика и двух парней, глазевших на гостя. Затем сидели ещё две какие-то тётки в мехах – наверное, сёстры хозяйки. Потом шли в ряд по старшинству дочери и, видимо, племянницы, разодетые в разноцветные тряпки. Одна была страшнее другой: носатые, ушастые, рябые, с бородавками на лице, с отвислыми подбородками, две косые, а одна и вовсе одноглазая.
«О боже! – вдруг мелькнула у путешественника мысль, – а ведь он говорил что-то о разбавлении их избранной крови! Это они меня спаривать собрались? С этими?!» Дрожащей рукой путешественник отодвинул тяжеленный стул и тут же на него упал, поскольку ноги отказались его держать. Женщины пожирали его глазами, а одноглазая облизнулась. Мужчине становилось хуже с каждой секундой.
Спасли его звуки шагов и тяжёлого дыхания, раздавшиеся из-за плюшевых портьер за троном. Домочадцы вскочили, ему тоже пришлось встать, правда, не без труда. Дыхание перешло в кашель и харканье тяжело больного человека, из-за портьеры показалась толстая рука в пурпурном шёлковом рукаве и, блистая огромным жёлтым бриллиантом в перстне, сдвинула ткань в сторону. Ещё через полминуты глава семейства показался весь.
Он был тучен, заметно горбился, голова его была седа, а вот лохматая неопрятная борода, наоборот, черна, как смоль. Лицо было изрыто одновременно огромными оспинами и глубокими, словно вырезанными резаком морщинами, отчего терялись какие-либо его черты. Только большой, в рытвинах, нос выделялся. Губы его были бледны настолько, что светились в полумраке ярким пятном. Одет глава был на удивление довольно прилично по сравнению с остальными членами семьи: на нём был лишь пурпурный балахон, напоминавший не то мантию, не то рясу, чёрный шёлковый шнурок на поясе и чёрные мягкие сапоги на ногах – почти такие же, в какие обули и путешественника. Сходство со священником придавала массивная длинная золотая цепь на шее, свисавшая до самого пояса, на ней болтался круглый золотой медальон с отчеканенным на нём неумелым мастером изображением холма с антенной.
Хозяин дома с интересом оглядел гостя с ног до головы и протянул ему руку ладонью вниз. Путешественник засуетился, схватился за пальцы, чуть согнулся в полупоклоне и мелко потряс сановную кисть. Сзади раздался тихий стон Бегемотика. Мужчина обернулся на звук, в это время член Совета выдернул свою ладонь, недовольно что-то бормоча, и протянул её в сторону сына. Франт резво подскочил, чуть оттолкнув плечом путешественника, согнулся пополам и прильнул к руке губами. За ним выстроилась очередь, то же самое проделали сначала «битлы»-подростки, затем женщины в той очерёдности, как сидели. Бегемотик оттянул путешественника за подол в сторону и яростно зашептал ему в ухо:
– Почему ты не поцеловал ему руку? Мой отец покровительствует целовальникам, неужели так трудно догадаться?!
– Ну-у-у… – попытался оправдаться мужчина, но франт его и слушать не захотел.
– Тсс! Теперь тебе будет очень трудно добиться расположения отца. Ох, в какой же ты переплёт можешь попасть! И, может быть, так скоро, что я не успею тебя как следует расспросить! – в голосе Бегемотика чувствовались обида и подступавшие слёзы.
– Садитесь, приступим! – неожиданно сильным басом объявил член Совета, но, присев, опять захрипел и отхаркнул в некогда белую, но теперь застиранную до желтизны кружевную салфетку.
Слуги, до того прятавшиеся в темноте у стен столовой, бросились к столу подавать первое.
– Пожалуй, с нашим… эээ… нежданным визитёром мы побеседуем позже, – пробасил глава семейства, откинувшись на спинку деревянного трона, – что-то у меня нет сейчас настроя.
Бегемотик больно пнул под столом ногу путешественника.
– Пожалуй, мы свидимся теперь с ним только в здании Совета, на допросе, как положено, – продолжил хозяин и повернул голову к нашему мокрому и полумёртвому от страха зайцу, мстительно сверкнув из глаз отражением свечей. – И что-то мне подсказывает, что допросы могут не затянуться надолго, а Великий голос может приказать сжечь его на центральной площади.
