– А помнишь, Рашид, – Андрей стал заштриховывать нарисованные квадратики, – ты рассказывал, что на заводе, который ты взял в Твери, есть подсобка с дверью, которую заварили еще во времена развитого социализма.
– Помню. Слесари туда стали ходить вешаться каждый месяц, а как дверь заварили, так перестали. Мы ее тоже открывать не стали. Мало ли что.
– Завод-то секретный, Рашид, был?
– Секретный. Да ты к чему клонишь? Думаешь, КГБ слесарей специально убивал? Опыты ставил? И тогда, и сейчас нормального слесаря 6-го разряда найти – счастье. Тренироваться можно было и на зэках, если уж на то пошло, и на этих, как их, в ЛТП которых сажали. Еще и экономическая выгода была бы.
– Он к тому клонит, что тут может быть рука ФСБ, – Бирюков в тот день проявлял просто чудеса проницательности. – Мы же рушим оборону страны. По сути, ключевой завод хотим закрыть по производству боеприпасов. Мало кто это понимает. Вернее так: кто-то может это понимать, как и то, что остановить нас невозможно. Ну, и какой-нибудь, прости господи, ворошиловский стрелок, владеющий сданной в металлолом установкой по производству торсионных полей, как партизан, решил помешать нам.
Компаньоны невесело рассмеялись и на том закончили совещание.
Андрей сидел в своем кабинете и вспоминал, как после окончания юридического факультета ПГУ в 1990 году был приглашен в управление КГБ возле театрального сквера.
– Мы можем предложить вам другие перспективы, – сказал офицер, лицо которого Андрей до сих пор помнил в мельчайших подробностях. Как и то, что его звали Валентин Викторович Глушко. Время было такое, что КГБ уже не особо боялись, но и дерзить не осмеливались. Андрей вежливо отказался от продолжения учебы в высшей школе КГБ, сославшись на другие жизненные планы, но вот что странно: в конце разговора он вдруг почувствовал такую сильную любовь к этому человеку, такое доверие и восторг, что это его даже напугало. Никогда Андрей не испытывал таких сильных чувств к кому-либо. Даже в детстве к родителям он относился ровнее. Для него такая реакция была, можно сказать, даже дикой.
Тем же летом, лежа в постели с филологиней с романо-германского отделения, подрабатывавшей журналистикой, услышал:
– Я так сильно тебя люблю, что хочу, чтобы ты все-все обо мне знал! Есть человек, к которому я испытала чуть ли не такую же любовь, как к тебе.
– Да ну?
– Дело было так. Я ходила в КГБ на пресс-конференцию. Через пару дней пришла согласовывать статью. И вот дядька, который даже не представился, читает мой материал, а я в это время к нему такую любовь неземную чувствую, ну прямо невероятную! Будете, спрашивает, с нами сотрудничать? Не буду, говорю, потому что я на темы культуры пишу, здесь случайно оказалась – журналист заболел, меня попросили заменить его. Так нам и там свои люди нужны, говорит. А я у редактора спрошу, если разрешит, то буду, а нет, так нет. Он засмеялся. А я такое счастье испытывала, что даже не знаю, с чем это сравнить. В этом было что-то ненормальное. Если бы в тот момент он сказал мне выпрыгнуть с десятого этажа, я бы сделала это с радостью.
– То есть спрыгнуть бы смогла, но сотрудничать отказалась? Странно.
– Ага-а. Я вся такая внезапная, вся такая противоречивая!
В 2000 году, когда начала нарастать народная истерия вокруг Путина, вышедшего из рядов ФСБ, Андрей снова вспомнил то лето. В восторгах вокруг этого некрасивого человека тоже было что-то глубоко ненормальное. Но задумываться всерьез об этом феномене не было времени. Тогда у них была в самом разгаре война по Тюменской мукомолке, затем бились в Сыктывкаре. Ну, даже если бы и задумался – к чему бы он тогда пришел? Да к тому же, к чему может прийти и сейчас. Нужно только поразмышлять.
Как там Рашид говорил? Если кувалдой можно гвоздь забить, значит, и кувшин тоже можно разбить.
Глава 7
Выбрала налево. По политическим соображениям.
С октября в городе ничего не изменилось, только сугробы стали в человеческий рост. На улицах царило радостное оживление. Скрипел снег под полозьями саней, в окнах домов были видны наряженные елки, краснощекие ребятишки, визжа, катались на катушке.
Часа через полтора кружения по улицам, стал ясен план лысого следователя. В его действиях не было никакого благородства, один расчет. Куда идти девушке, оказавшейся без денег на улице в ночь перед Рождеством? Конечно, домой или к знакомым. И это сразу прольет свет на ее личность. Проследить же – дело техники. Вон тот господин в котиковой шапке следует за моим причудливым маршрутом все это время.
Было бы хорошо сейчас расплакаться, как это делают приличные девушки в таких ситуациях, но запасы слез все еще не были восстановлены.
Рядом со сказочно-пряничным домиком на Кунгурской улице меня чуть не сбил извозчик. Я метнулась в сторону и оказалась в сугробе.
– Осторожнее! – услышала я знакомый мужской голос.
Профессор Гандлевский протягивал руку, чтобы вытащить меня из снега, но казалось, что из вязкой трясины.
– Зоя! – было радостно, что он узнал меня. – Что вы делаете здесь, в такой вечер и в таком виде? Впрочем, пойдемте в дом, вы вся дрожите.
Профессор повел меня внутрь того сказочно-пряничного дома. Там стоял резкий запах спирта и еще чего-то химического. По стенам стояли стеллажи с банками, в которых плавала всякая гадость: грибы, рыбы и какие-то органы. Между стеллажами расположились скелеты и пальмы.
– Не пугайтесь, – сказал мне профессор, – здесь находится несколько кафедр медицинского факультета Пермского университета.
У меня была пара минут, чтобы придумать какую-нибудь историю.
Мы вошли в зал. За накрытым столом сидели празднично одетые люди.
Профессор сказал им:
– Вот вернулся, встретив знакомую барышню, которая, как вы видите, в отчаянном положении.
Последовала немая сцена. Так смотрели, наверное, на тень отца Гамлета подвыпившие охранники: что это? Наверное, я являла собой презанятное зрелище. Два месяца тюрьмы, когда спишь в том же, что и носишь, сделали из меня настоящее пугало.
Нужно было что-то сказать. Мне не хотелось врать этим хорошим людям, но и правду сказать было невозможно: она становилась все фантастичнее и фантастичнее. Пауза все затягивалась.
– Не видишь что ли, человек в прострации, – выручил меня один из сидящих за столом людей, с щеголеватыми усиками, – даже Баба Яга в русских сказках сначала в бане вымоет и за стол усадит!
Тут же все зашумели, задвигали стульями, бросились меня усаживать, наливать чай, в общем, ухаживать. Сразу стало так тепло, так хорошо, как в детстве, когда тебя простят. Может, наконец-то с сегодняшнего дня моя жизнь пойдет по-другому? Может быть, все пошло наперекосяк потому, что я врала? Я дождалась, когда в разговоре за столом повиснет пауза, и тихо сказала:
