Мы стояли у школьного крыльца и отчаянно опаздывали на первый урок: Вдоль дорог растекалась оттепель. Сугробы покрылись твёрдым непробиваемым панцирем.
— Я?
— Ты ж её до смерти напугала!
— Напугала? — растерялась я.
— Знаешь, чего она боится? Больше всего на свете?
— Чего?
— Ка-ри-е-са! А от чего бывает кариес?..
Мне стало стыдно и неловко. Могла бы и сама догадаться. Кариес бывает от конфет. Вот почему она проигнорировала мои запечатанные в ириске зубы и не взяла их для коллекции! Испугалась кариеса и исчезла навсегда.
— Не реви, — отчего-то смутилась Танька.
А я и не ревела. Просто мокрый угрюмый ветер выжал из глаз непослушные слёзы.
— И вообще… — стараясь не смотреть на меня, виновато пробормотала Танька, — я всё выдумала.
— Что? — не поняла я.
— Наврала тебе тогда. Про подарки. И феи никакой нет.
Какая глупость! Какая чудовищная, нелепая, несправедливая глупость! Мне было совершенно ясно, что врала она сейчас, а не тогда, когда крутила японкой перед моим носом. Не могла она выдумать про фею. Танькиной убогой фантазии не хватило бы, чтобы такое придумать. А как же карнавальные маски и пучки разноцветных перьев, бусы из камней и ракушек, оловянные солдатики с ружьями и пиками и крошечные фигурки заморских глиняных божков? А прошлогодние календари? А носовые платки с вышитыми на них голубями и розочками? А японка в оранжевом кимоно и палочками в чёрных волосах? Кто ей всё это подарил, если не Зубная фея?
— На вот, — в знак примирения Танька вытащила из портфеля красножёлтое яблоко, обтёрла его замызганным платком и сунула мне в руку.
Яблоко сочно хрустнуло и обдало мои щёки сладкими брызгами. Верхний зуб с левой стороны подался и заходил ходуном. Из мелкой россыпи льдинок на асфальте мне подмигнули тысячи, нет, миллионы крошечных солнц…
Вечером я достала из комода чистый носовой платок. В самый его центр поместила новенький, только что выпавший молочный зуб — верхний с левой стороны. Аккуратно загнула уголки. Потом ещё раз. И ещё. Положила платок под подушку — с самого края, чтобы ей легко было его найти. И крепкокрепко закрыла глаза.
В ту самую ночь ко мне впервые пришла Зубная фея…
А годы летят…
Костик!
— М-м-м…
— Костик?!
— М-м-м-н-н-ну…
— Плохо слышишь?
Слышит Костик хорошо. Костик говорит плохо. Потому что Костику говорить неохота. Тем более с папой. Тем более когда Костик и так знает, что речь пойдёт о…
— Определился?
— М-м-м-н-н-ну…
— Ну?
— М-м-м…
Папа выхаживает вокруг Костика. Примеривается, прицеливается и наконец с размаху хлопает его по плечу.
— Чувствуешь?
Костик чувствует. Рука у папы тяжёлая, хотя ничего весомее нотной папки никогда не поднимала.
Другой рукой папа выписывает в воздухе замысловатые кренделя. То ли показывает Костику необходимый накал чувств, то ли собирается дать ему подзатыльник.
— Понимаешь, круглая дата… — папа отпускает плечо и чертит в воздухе, круг своими музыкальными руками, как бы обнимает эту дату и передаёт её Костику в дар.
Ну вот… началось.
— Это тебе не хухры-мухры. Не ёлки-палки. Не бухты-барахты.
Бух! — бухает бухта. Бах-барабах! — барахтается барахта. Хрум-бурубум! — хрустят хухры и мухры. Щёлк! — выстреливает ёлка-палка. На ёлке-палке болтается дата. Дата надувается круглым мыльным пузырём, подмигивает Костику и…
— …и вот что я тебе скажу, — папа меряет комнату длинными, как у цапли, ногами, — юбилеев в твоей жизни будет немало. Но и не много… по пальцам пересчитаешь.
Папа замирает, подносит к близоруким глазам сначала одну растопыренную пятерню, потом другую, беззвучно шамкает губами. Проводит частичную инвентаризацию собственных конечностей.
Костик тоже изучает свои пальцы. Юбилей, как говорил папа, бывает раз в десять лет. Да умножить на десять пальцев. И это ещё только на руках! По Костиным прикидкам, выходит достаточно.
— Но этот в твоей жизни самый главный. Потому что первый!
Папа тычет в потолок указательным пальцем. То ли изображает цифру 1, то ли подчёркивает главенство первого в жизни юбилея.
— Он запомнится тебе навсегда, — пророчески изрекает папа. — Пора определяться.
Определяться…
Папа, конечно, намекает на список. Он с этим списком Костику всю плешь проел. Ну не проел пока, но скоро проест… если так пойдёт дальше…
Дальше… дальше… что там в списке дальше? Велосипед… Костик его уже полгода клянчит у бабушки. И автоматический пистолет, как у Бубенцова. Пистолет он, конечно, закажет дяде Лёне. И… и… может, цифровой фотоаппарат? Дорого. Но ведь юбилей же. — Не у кого-нибудь, у Костика. Или планшетник? Или айфон? Или, может… фантазия у Костика иссякает. Вдохновение заканчивается. Он мучительно ищет его на потолке, на полу, у себя под ногами… Ну чего бы ещё захотеть?!
— Хочешь, чтобы я тебе помог? — папа вновь материализуется перед Костиком. Неожиданный, как улыбка Чеширского Кота. — Ну-ка…
Папа двумя пальцами, как пинцетом, вытаскивает из Костикова кулака скомканную бумажку.
— Велосипед! Пистолет!! Фотоаппарат!!! — папу подбрасывает в воздух, и он жужжит, как огромный рассерженный шмель: — Это твой дж-ж-жентльменский набор? Твой с-с-список?! Невоз-з-змож-ж-жно! Уж-ж-жас-с-сно! Ж-ж-жуть! Как тебе не с-с-с-с-стыдно?!
Стыдно? Почему ему должно быть стыдно? Сам привязался как репей: список… список…
— Список гостей! Гостей, а не подар-р-ков, мер-р-ркантильный ты человек! — рычит папа, словно разъярённый лев, — Гости!!! Вот главное укр-р-рашение твоего юбилея! Кого ты хочешь видеть на своём пр-р-разднике?
Видеть? На празднике? Об этом Костик как-то не подумал. Праздник-то, конечно, его. Но гостей обычно приглашает мама. Бабушку. Дядю Лёню…
— Ладно, доставай новый лист.
Костик послушно раздирает тетрадь.
— Пиши, — говорит папа.
— Что?
— Как что? «Список».
Костик склоняется в три погибели над листком и медленно выводит: «Спи…».
— Ну? — подбадривает его папа. — Не спи!
