— Мистер Эзра Меламед, — с легким поклоном ответил мистер Меламед. — Дома ли его светлость?
— А зачем он вам понадобился?
— Верно, почтенному сквайру надоела приютская еда, теперь ему захотелось пообедать с графом, — насмешливо протянул один из мальчишек. Остальные расхохотались.
Мистер Меламед пропустил их колкости мимо ушей. Он пристально поглядел Велик’ону в глаза и проговорил:
— Я хотел бы побеседовать с графом Грэйвел-лейнским. У вас есть моя визитная карточка. Прошу сообщить ему о моем приходе.
Велик’он ответил ему не менее пристальным взглядом, затем надел шляпу и скомандовал:
— Присмотрите за ним, ребятки, и берегите ваши носовые платки. Банкиры и брокеры славятся своей привычкой залезать в чужие карманы и вытаскивать оттуда целые состояния.
С этими словами он вынул из собственного кармана носовой платок — в котором мистер Меламед узнал свой собственный — и помахал им перед лицом посетителя:
— Вот какие визитные карточки в ходу у нас на Грэйвел-лейн, сквайр. Нет нужды тратиться на чернила.
Велик’он скрылся в темном дверном проеме, а мистер Меламед остался раздумывать над прелюбопытнейшим вопросом — как мальчик ухитрился извлечь из его кармана носовой платок без его ведома? Остальные подростки все еще глазели на него и посмеивались: они явно были в восторге от маленького спектакля, разыгранного Велик’оном.
Разглядывая их, мистер Меламед спрашивал себя, принадлежит ли Саймон к тем, кого легко впечатлить бравадой. Он надеялся, что это не так. Сейчас дети смеются, но когда-нибудь многие из них попадутся в руки ищеек с Боу-стрит. Если им повезет и судья будет благосклонен к юным ворам, то их приговорят к десяти годам каторги и отправят в Австралию. Если же судья будет не столь благодушно настроен, их повесят. Воров в Лондоне было предостаточно, так что суд был волен избавляться о них так, как пожелает.
Велик’он вернулся и сообщил:
— Вам повезло, сквайр. Граф принимает посетителей.
Мальчики вошли в дом с мистером Меламедом и повели его вниз по шаткой, тускло освещенной лестнице. Благоухание, доносившееся из подвала, нельзя было спутать ни с чем — то был запах гниющего мусора, но мистер Меламед не мог прикрыть нос, поскольку лишился носового платка. Они остановились у двери, ведущей — как предположил мистер Меламед — в жилище Графа. Велик’он открыл дверь и жестом пригласил гостя войти в комнату. Тот последовал приглашению — и был удивлен, услышав за спиной стук захлопнувшейся двери, а затем скрежет ключа в замке.
Такой нежданный поворот слегка встревожил мистера Меламеда. Но он знал, что воры редко прибегают к насилию, и был почти уверен, что никакая серьезная опасность ему не угрожает. Чтобы скоротать время, он стал неторопливо исследовать комнату, которая своей безотрадностью превосходила все его представления о безотрадных жилищах — а ведь он всегда считал, что обладает весьма богатым воображением.
Когда глаза мистера Меламеда привыкли после дневного света к полумраку его временной — как ему хотелось верить — тюрьмы, он увидел, что солнечные лучи никогда не освещали эту заброшенную каморку. Причина была проста: ни одно окно не нарушало тверди четырех каменных стен, влажных и густо покрытых плесенью. Если судить по запаху — здесь он был еще сильнее, чем на лестнице, — сырость, скорее всего, шла от прохудившейся сточной трубы под домом.
Видеть все это он мог благодаря шести свечам, что торчали из кривобокого канделябра, который, в свою очередь, располагался на одиноком столике посреди комнаты. Чего мистер Меламед не видел, так это смысла запирать его здесь. Пока он ожидал дальнейшего развития событий, ему пришло на ум, что можно воспользоваться заточением и тщательно обыскать комнату — не исключено, что он найдет улику, связанную с местонахождением Саймона.
Хотя сам мистер Меламед и считал свое положение вполне безопасным, но некоторые читатели, возможно, сочтут, что именно эта минута нашего повествования как нельзя лучше подходит для леденящего кровь путешествия в готический роман. И будут неправы. Ибо, как знает всякий, кому доводилось читать романы миссис Радклифф, леденящие кровь поиски можно вести лишь в полночь, желательно в безлунную ночь, при свете свечи — одной, а не шести сразу. Кроме того, эта единственная свеча должна таинственным образом погаснуть в тот самый миг, когда главная героиня уже почти было обнаружила нечто любопытное; если же в наступившей тьме вдруг послышится звук таинственной лютни, звенящей в дальнем лесу, — тем лучше. Но еще лучше, если — когда комната погрузится в почти что кромешный мрак, а звук лютни утихнет — героиня внезапно услышит зловещий стук приближающихся шагов, отдающийся эхом в коридоре прямо перед закрытой дверью комнаты. Вот тогда сцену можно считать полностью готовой, и героиня может либо упасть без чувств на холодный каменный пол, либо, если она несколько посильнее духом, — рухнуть на жесткий стул, стоящий как раз возле холодного очага, и разрыдаться или же забыться беспокойным сном до рассвета.
Поскольку наш рассказ не соответствует ни одному из этих требований — дело происходило в полдень, а не в полночь; хоть комната и вправду была темной и мрачной, но то была всего лишь грязная каморка, без малейших признаков «благородной старины», которые могли бы придать ей живописный вид; и, что важнее всего, мистер Меламед был джентльменом с крепкими нервами, а не чувствительной юной леди, — то Рассказчица вынуждена разочаровать тех читателей, что ожидали найти в ее истории черты готического романа; вместо этого им придется довольствоваться добросовестным описанием тех будничных событий, что вот-вот произойдут.
Итак, продолжим наше повествование. Едва мистер Меламед завершил беглый осмотр комнаты, как дверь отворилась и вошел Велик’он.
— Граф Грэйвел-лейнский, — громогласно объявил он.
Повернувшись к двери, мистер Меламед увидел паренька от силы пятнадцати-шестнадцати лет, хоть он и пытался казаться старше. Граф, как сам он себя величал, был высок, тощ и одет в изношенный до дыр шелковый мундир — такие носили до французской революции. Цвет его, вероятно, в далеком прошлом был ярко-синим, теперь же превратился в грязно-голубой. Надо полагать, некогда он был расшит золотыми или серебряными галунами: мистер Меламед заметил на карманах и воротнике блеклые полоски, говорившие о том, что много лет назад с мундира сорвали ценные детали. Пуговицы, которые, вероятно, были отлиты из золота или серебра — а может, украшены драгоценными камнями, — тоже давно исчезли, ибо те несколько пуговиц, что кое-как держались на простых хлопковых нитках, были изготовлены из куда менее благородного металла.
Но мистер Меламед не мог не признать, что Граф носил свой ветхий придворный мундир с апломбом, а грязный напудренный парик — с определенным щегольством. Казалось, ему безразлично, что та мода давным-давно отжила свое. Когда-нибудь и нынешние наряды окажутся на Грэйвел-лейн: одни фасоны платьев сменяются другими, но бедность никогда не выходит из моды.
Граф, вслед за которым в комнату вошла вся его свита — орава тощих взлохмаченных детей, — остановился чуть поодаль от мистера Меламеда и принял напыщенную позу. Затем он достал из кармана мундира слегка помятую жестяную табакерку, открыл ее и протянул в сторону гостя:
