Лицо девушки оставалось непроницаемым, пока она, закинув ногу на ногу, сидела на диване и читала его перевод. Джуди не отрывала глаз от страниц. Выражение ее лица ни разу не переменилось. Она дышала медленно и неглубоко. Джуди подалась вперед и сидела ненапряженно, длинные черные волосы упали ей на плечи.
«Значит, – подумал он, наблюдая за ней, – перевод не произвел на нее впечатления».
Однако когда Джуди Голден наконец оторвалась от записной книжки, ее глаза сказали то, что скрывало лицо.
– Не хватает слов, чтобы описать это, – тихо произнесла она.
– Да. – Он выдавил смешок. – Я понимаю вас. – Если Бен и был объективным ученым, точно переводившим свитки, то только сейчас. В Джуди Голден было нечто такое, что сейчас нарушило его спокойствие. Она реагировала совсем не так, как Энджи, которой эти свитки были безразличны. Нет, эта девушка с наклонной звездой Давида на шее реагировала точно так, как Бен того ожидал.
Он уже не жалел о том, что показал ей свой перевод.
– Позвольте мне рассказать вам о том месте, где их обнаружили. – Бен кратко описал Хирбет-Мигдалу, где велись раскопки, рассказал о том, как Джон Уезерби искал древнюю синагогу и в конце концов чисто случайно нашел целую «библиотеку».
Хранить драгоценные свитки в кувшинах, как вы знаете, было обычной практикой в древнем Израиле. Только до сего дня они были религиозного содержания. Видно, Давид бен Иона считал свои свитки не менее важными, чем Священное Писание.
– В этом нет сомнений! Ему ведь очень хотелось, чтобы его сын прочитал их. – Она уставилась куда-то вдаль. – Только интересно, почему он этого хотел.
– Мне тоже это интересно.
– Только вот печально.
– Что вас опечалило?
– То обстоятельство, что сын Давида так и не обнаружил их.
Бен уставился на Джуди Голден. Ее круглое лицо при свете лампы казалось бледным, а волосы – гораздо темнее и гуще.
– Мне это не пришло в голову, но думаю, вы правы. На двух кувшинах – тех, которые сохранились лучше остальных, – осталась его пометка в том месте, где они были запечатаны, а это означает, что их не открывали. К тому же, если бы его сын прочитал их, он бы не стал снова запечатывать кувшины и прятать их в тайном месте. Разве не так? Думаю, вы правы. Его сын… единственный человек, которому он хотел передать свитки… чтобы исповедаться…
– Как печально. Ведь эти свитки предназначались не нам.
Бен резко остановился, затем обошел комнату, включил несколько ламп, и все кругом озарилось ярким светом. Глупо переживать драму, которая завершилась две тысячи лет назад. Какой толк горевать по человеку, умершему двадцать столетий назад!
– Хотите кофе? – «Давид, но почему твой сын не нашел свитки? Что с ним произошло?» – У меня только растворимый.
– Благодарю, я привыкла только к растворимому.
«Боже мой, Давид, неужели ты не знал до того, как смерть закрыла тебе глаза, что твой сын никогда не прочтет эти свитки? Неужели ты умер, сознавая, что все это напрасно?»
Бен машинально передвигался по кухне – открыл воду, воткнул что-то в розетку, что-то достал ложкой. Вернувшись, он обнаружил, что Джуди снова погрузилась в чтение его перевода.
Он поставил чашки с ложками, сливки и сахар на стеклянную поверхность кофейного столика.
Нет, с досадой подумал молодой профессор, мы не те, кому полагается читать все это. Это должен был читать твой сын. Кем бы он ни был, что бы с ним ни случилось…
– Наверно, мой почерк не очень разборчив. – Он услышал собственный голос.
– Мне все понятно.
– Жаль, что я не умею печатать. Я так и не научился этому. Не представляю, в каком виде я отправлю Уезерби все это.
– Доктор Мессер, я охотно все напечатаю. Откровенно говоря, этим вы окажете мне честь.
Он заметил, как ее глубокие карие глаза засветились гордостью, они глядели открыто и искренне. Бен улыбнулся ей. Сейчас Джуди Голден действовала на него успокаивающе. Бен сам удивился тому, что откровенно разговаривает с ней о свитках.
– Только представьте эти годы, – сказала она, – от тридцать четвертого до семидесятого года нашей эры! Какой отрезок истории! Вообразите, что он может поведать в последующих свитках! – Она взглянула на небрежный почерк Бена. Однако интересно…
– Что?
– Интересно, откуда ему стало известно, что он умрет. Он ведь вроде как не сидел в тюрьме. Может, он болел. А вам не кажется… – Она посмотрела на него. – А что, если он собирался покончить с собой?
Бен закрыл глаза. Ах, Давид. Неужели ты совершил столь тяжкое преступление?
– Вот занятное место. Интересно, что он имел в виду. Бен открыл глаза. Она показывала рукой на страницу.
– «Хранитель врат Иерусалима…»
– И вот здесь. «Ты увидишь лицо своего отца». Доктор Мессер, как вы думаете, Давид не ждал прихода Мессии?
– Это возможно. – Бен сощурился и уставился на собственные каракули.
– А не мог ли он быть…
– Только не произносите это.
– Почему?
– Потому что это банально.
– Что тут банального, если Давид мог оказаться христианином?
– Такая вероятность астрономически мала. Вы же сами знаете, что в первом веке возникало множество религий и странных сект. Иисус в то время был не единственным, за кем шли фанатичные приверженцы. Если ему сегодня поклоняются миллионы, это не означает, что так было в то далекое время.
– Однако Давид был евреем и жил в Иерусалиме.
– В этом городе жили сотни тысяч людей, к тому же там в то время действовало не менее сотни популярных сект. Думаю, что такая вероятность крайне мала. Это все равно, что пытаться найти рехавита,[17] ессея или зелота. Именно таким, скорее всего, и был Давид.
Джуди едва заметно повела плечами. Она продолжала читать.
– Вот и совпадение. Он – член племени Бенджаменов.
– И что?
Джуди подняла голову:
– Разве вы сами не принадлежите к этому племени?
– Думаю, моя семья так и не узнала, к какому племени она принадлежит. Похоже, имя Бенджамен носил один мой дядя, в честь которого меня и назвали.
Какое-то время оба сидели не говоря ни слова и пили кофе. Тут Джуди взглянула на часы и наконец сказала:
– Доктор Мессер, мне пора идти.
Оба встали и виновато посмотрели друг на друга, хотя никто из них не знал причину этого. Бен смотрел на Джуди и думал, что провел вместе с ней приятный час, показал ей нечто личное, поделился с ней тем, чем не мог бы поделиться больше ни с кем. Подумав об этом, он почувствовал себя неловко.
