– Жертвоприношение. Решительное слово идеальной матери. Я думала, в наши дни это уже вышло из моды. Выходит, нет! Ты живое подтверждение, тому!
– Ты смеешься надо мной…
– Да нет, не сказала бы. Ты знаешь, я видывала сорокалетних женщин, которые в одиночку растят своих малышей, бегом мчатся с работы, чтобы забрать младенца из яслей, проверить уроки у старших, приготовить обед, выслушать рассказ о футболе или о сплетнице подружке, а вечером, без сил, на десять минут прилечь возле своей ребятни. В субботу – рынок и уборка, в воскресенье они отправляются куда-нибудь со своими дорогими чадами, заглаживая свою вину, что слишком мало уделяют им внимания на неделе. А что у них на душе? Заведи любовника, советуют им приятельницы. Но когда, но как? Где его найти, как его удержать? Кто придумает способ наслаждаться жизнью, не ущемляя интересы детей? И у них опускаются руки.
– Как можно их упрекать в этом, Женевьева? Как, по-твоему, они должны жить иначе?
– Никто их не упрекает, но почему не сожалеть об этом, не искать выхода?
– Потому что не существует никакого чудо-выхода. Просто маленькие сделки с жизнью.
– Ты вгоняешь в депрессию, дорогая Брижитт.
– Действительность не всегда приятна.
– А почему твоя действительность может быть только такой?
– Потому что я ее вижу.
– Право, тебе не хватает умения посмотреть со стороны.
– А тебе – опыта.
– Мы сердимся?
– Дуреха! Конечно, нет. Но ты действуешь мне на нервы.
– Почему же только замужние женщины, по-твоему, способны понять человеческую душу?
– Я этого не сказала.
– Но почти. С вашими беременностями, с вашими скорбями, с вашими уставшими ворчащими мужьями вы даже мысли допустить не можете, что мы тоже, возможно, в состоянии понимать, что такое ребенок, супружеская жизнь, мужчина.
– Как вы не можете допустить, что мы иногда страдаем от одиночества, одиночества в кругу семьи. Каждая говорит, опираясь на собственный опыт, которым она в конечном счете достаточно гордится, чтобы советовать другим, даже если сама горько сетовала па судьбу всего две недели назад. Когда ненавидишь свою жизнь, нет ничего лучше, как встретить кого-то, кто прошел другой дорогой, и пожалеть его. Но вдруг приходишь к убеждению, что одиноким ты был бы гораздо счастливее.
– Ты преувеличиваешь, Брижитт.
– Ты никогда не думала, что, может быть, и мне надо было остаться одинокой?
– Вот как! Но ты тысячу раз толкала меня к замужеству!
– Я допускаю, что есть люди, которые привыкают ко всему, есть такие, кто не привыкает ни к чему, и есть такие, кто превозмогает невзгоды, принимая в расчет все.
– Если я правильно понимаю, ты жертвуешь Альбером ради Летисии. И это ты называешь «принимать в расчет»?
– Право, ничего ты не понимаешь.
– Так оно и есть. Мне жаль.
ШАМПАНСКОЕ
– Что за фильм, Летисия?
– Кассета.
– Наша запись?
– Нет, это папа записал для нас в видеоклубе на улице Леригё. Класс, да?
– О да! Скажи, а ты не могла бы вынуть посуду из посудомойки?
– Не беспокойся, все уже сделано.
– О, спасибо, дорогая!
– Это не я, а папа.
– Твой отец! А где он, не знаешь?
Брижитт: Он достал посуду из машины! Я сплю! Какую дурную новость он еще преподнесет мне? За двадцать лет совместной жизни он ни разу не проявил подобной инициативы!
– Он скоро должен вернуться. Там для тебя записка, на холодильнике.
Брижитт: Только посмотрите на эту записку: «Мои цыпочки, ужином занимаюсь я, ничего не трогайте. До встречи!» Да, можно сказать, он изменил стиль… Что он там стряпает?
– Добрый вечер!
– Ах, ты меня испугал!
– Я выходил купить хлеба. Ты выглядишь усталой. Слушала автоответчик? Там сообщение от Нану.
– Теперь ты уже слушаешь мой автоответчик?
Ерижитт: Но что он делает, сидя целый день дома?
– Ты забыла его отключить, и когда я услышал голос Нану, снял трубку. Я не знал, как он у тебя отключается, и он записал начало нашего разговора.
Ерижитт: Подозреваю, что Анн позвонила днем домой именно потому, что хотела поговорить с ним. Иначе она позвонила бы мне в бутик.
– Так расскажи вкратце.
– Восьмого марта, Руасси, восемнадцать тридцать семь.
– Ты доволен?
– А ты нет?
– Конечно, да.
– Тогда отпразднуем это! Шампанское для моих женщин!
– Папа, да ты просто душка!
– Как, я думал, ты у телика. Добрый вечер, дочка! Бутылка на холодке. Как, будем ждать Кароль или откроем?
– Она должна прийти?
– Я позвонил ей и пригласил.
– Вы мне дадите минутку навести красоту?
– Ждем.
Брижитт: Ах, как неприятно! Чем он любезнее, тем хуже! Когда он был болен, то был таким несносным, что казалось, это долго не продлится. Но вот он поправился, и стало совсем отвратительно! Как я могу указать на дверь такому «душке»? А когда приедет Нану, все ополчатся против меня. Да и к чему бы им отказываться от дорогого папочки? Только потому, что их лгать возжелала жить с милым Альбером, на которого ее дочерям наплевать? Черт возьми! Апьбер! Я же пообещала ему сегодня вечером встретиться у Перрин. Вот тут-то мне и крышка! Что за мерзость! Пять лет бьюсь, как дура, чтобы как-то держаться, уже почти добилась этого, и тут вдруг – бац! Мсье падает с небес с мнимой простатой и пустым кошельком. А я, как я выгляжу со своими делами, своим распорядком в семье, своей экономной жизнью? Как мне заставить дочерей понять, что все это блеф, наигранное очарование ради того, чтобы вернуться домой?
– Я тебе не мешаю?
– Я хотела переодеться.
Брижитт: Как мне удрать отсюда?
– Право, в этом костюме у тебя немного строгий вид, надень лучше сегодня платье повеселее.
– Тебе по-прежнему нравятся платья в цветочек?
– По-прежнему, но я боюсь в этом признаваться. Кажется, они вышли из моды.
Ерижитт: Как я вижу, эта Хлоя приучила его пользоваться духами, дурной вкус. Браво!
– Во всяком случае, их у меня уже давным-давно нет.
– Ты позволишь мне подарить тебе такое?
Брижитт: Ну нет, решительно! Он и правда не изменился. Ну-ну, напрасно строишь мне глазки, мой друг, я тебя знаю. Это уж точно, решил поухаживать за мной.
