Компания, в которой она трудилась, была молодой и динамичной. При этом крупной и словно резиновой. Ию повышали, передвигали из угла в угол, переводили из кабинета в кабинет. Народу в кабинетах становилось все меньше. Наконец она оказалась в кабинете одна и тогда поняла, что некоторым образом она – начальник.
У нее даже стали копиться деньги, потому что не было времени их тратить. Утром она завтракала с Нормой, почти в совершенстве овладевшей правилами этикета. Выводила ее во двор и здоровалась с жившим в соседней парадной известным актером. Тот был очень мил и любезно не замечал, что Норма избирательно присаживается именно возле его машины. Потом бежала через двор к метро и возвращалась уже вечером, когда во всех окнах горели огни.
Их коммуналка по-прежнему пустовала, и длинный ряд темных окон квартиры-расчески тянулся, как выстроившиеся в ряд черные квадраты шахматной доски. Как будто партия закончена. Время собирать ладьи и ферзи и уходить.
Папочка вернулся так же неожиданно, как ушел. Однажды поздним вечером открылась дверь и в нее просунулся знакомый чемоданишко. За ним раздалось преувеличенно громкое топанье в прихожей, словно говорившее: войти-то можно?
– Вот и я, девочки мои, – сказал Папочка.
Норма сорвалась с места и, как маленький снаряд, устремилась в прихожую. Она пыталась лизнуть его в лицо, но так отъелась на харчах Понтия, что едва доставала до колен.
Ия ликовала, но не повела и бровью. Она была оскорбленной стороной, а на левом запястье остались два тонких белых шрамика.
– Посмотрите, что я вам принес, – все извинялся Папочка, доставая из сумки какие-то свертки. – Вот, смотрите, как вкусненько.
– Нас тут Понтий хорошо подкармливала, – с достоинством ответила Ия.
– Простишь меня, а? Можно пройти? – виновато говорил Папочка.
– Так ты же у себя дома. Проходи, не стесняйся! – великодушно разрешила Ия.
Папочка принялся вынимать из чемодана вещи. Ия искоса следила за ним. Наконец она не выдержала:
– А где коричневый шерстяной свитер, который я тебе на прошлый Новый год дарила?
– Она его ножницами изрезала, когда я вещи собирала, – виновато ответил Папочка.
– Жаль, – не теряя достоинства, заключила Ия.
– Жаль, – как эхо, повторил Папочка.
– Ну и хрен с ним, – сжалилась Ия. – Скоро новый Новый год. Буду знать, что подарить.
– И хрен с ним, – обрадовался Папочка. – А где мы его отмечать будем, дома?
Утром он занял свое место за столом с клетчатой скатертью. Норма не отходила от Папочки. Все попытки Ии показать, чему она обучила собаку, провалились. Норма отказалась садиться на табурет и есть за столом.
Новый год они встречали дома. Понтий принесла им удивительный ананас с африканского континента. Он был огромен, а его вкус, как говорило ее руководство, должен был напоминать вкус кокоса.
Понтий уже два месяца работала поваром в одном из самых дорогих ресторанов города и даже не несла. Это доставляло ей нравственные страдания и рушило основы бытия, но ради хорошей зарплаты можно было претерпеть все муки.
Однако новогодний банкет для шишек из городской администрации сделал свое подлое дело. Против ананасов и черной икры она не устояла.
Принесенный ананас торжественно разрезали, понюхали, пытаясь обнаружить кокосовость гиганта, и поставили в центре стола. Его хотели съесть во время проводов старого года, но год был, откровенно сказать, плохим и заморского ананаса не заслуживал.
Не заслуживала ананаса и речь президента под бой курантов, хотя вроде бы была хороша, как и все его речи.
Потом было горячее, секвестированное с того же банкета. После они вышли во двор послушать канонаду и полюбоваться сиянием вылетающих с каждого двора фейерверков. Когда вернулись домой, в комнате их встретила рычащая Норма.
Она сидела в странной позе перед телевизором. Скорее даже полулежала на спине, выкатив неестественно раздутое брюхо. Казалось, это резиновая надувная собака, которую перекачали воздухом, или грелка с собачьей головой, которую до отказа заполнили водой так, что она сейчас лопнет.
На столе сиротливо лежали бутерброды с черной икрой, розовело вздернутое рыльце запеченного поросенка. Этой горизонтальной смольнинской гастрономической перспективе отчетливо не хватало доминанты, которая торжествующе возвысилась бы над прочим изобилием.
– Ананас! – в один голос возопили Ия и Папочка.
Собака воззрилась на них осоловевшими глазами и обреченно икнула.
– Ворюга! – погрозил ей кулаком Папочка. – Ты сожрала сворованный ананас, который купили на наши налоги!
Норма приподняла голову и тут же опустила – кивнула, словно просила прощения за слуг народа, Понтия и за самое себя как главное звено греховной цепочки жадности и чревоугодия.
– Хорошо, что коньяк не выпила. Помнишь, она вылакала все из твоей рюмки.
Норма снова зарычала, а Папочка театральным жестом поднял со стола лежащий на боку пустой бокал шампанского.
Через несколько дней Понтия уволили из ресторана. Оказалось, что диковинные ананасы со вкусом кокоса поступили в город в количестве трех штук по линии сотрудничества с министерством сельского хозяйства одной из южных стран. Этот экспериментальный сорт вывели совсем недавно, он уже получил несколько премий на международных выставках, а потому ввиду малого распространения стоил баснословно дорого.
Ананасы должны были венчать столики руководителя профильного комитета и двух его замов. В поисках пропавшего гиганта руководство ресторана перевернуло все вверх дном.
Черную икру Понтию бы еще простили…
Начался новый год. Воздушный замок дал трещину, но устоял. Дзюдоистка вспоминалась как шутка в связи с мощной шеей и испорченным свитером.
* * *
Ссоры со временем вернулись, но Папочка и Ия стали совсем уж родными. Казалось, что ссоришься со своей рукой или ногой. Можно, конечно, обидеться на ногу, которая ноет к смене погоды, но ведь без нее во стократ хуже.
Впрочем, бывали и эксцессы, которые зависели от суммы каких-то внутренних Папочкиных амплитуд, неприятностей на работе, размолвок с Ией и общего недовольства жизнью. В нем словно сидела заноза, которая время от времени начинала гноиться, и, если не спиртовать ранку, не заливать ее, не запивать, начнется абсцесс.
– Я не могу дать тебе семью, детей, будущее. И еще мне постоянно снится мать. Стоит в дверях и смотрит на меня.
Ия гладила Папочку по голове и отводила глаза. Она ненавидела фразу «не знаю, что и сказать», потому что всегда можно найти слова для человека, который в них нуждается. Но сказать ей было нечего.
Почти у каждого человека есть корневая система: мать, отец, бабушки, дедушки, братья, сестры… Если нет кого-то из основных ответвлений этого корня, хоть в усеченном виде, но он продолжает существовать. Иногда роль и функцию отсутствующего члена семьи берут на себя оставшиеся. Семьи могут быть разными по составу, но все-таки они – семьи.
