Наконец, я, как муравьед, втянул в себя последнюю спагеттину и принялся мыть посуду. Тут-то я и обнаружил в буфете еще одну такую же меленку. Только эта была почти пустая — внутри гремели оставшиеся перчинки. Я крутанул ее ради эксперимента и услышал противный визг разболтанного механизма. Вот она, значит, та самая, чешская. А вторую, хорошую, Лиз купила ей на замену.
Я прошел в большую комнату и включил новости. Из супермаркета в Лидсе похитили ребенка. Потом показали мать, она умоляла, чтобы его вернули. Отчаяние женщины болью отозвалось во мне. Захлебываясь в волнах скорби, я терзал себя за то, что у меня вышла такая идиотская жизнь.
На гравийной дорожке перед домом с легким шипением остановилась машина. Через несколько минут в гостиную вошла Лиз в своем костюме для йоги: новые кроссовки, трико для аэробики, а сверху майка чуть ниже попы с инь-янем на груди для создания эзотерического настроя.
— Ты Джоанне звонил насчет встречи?
Если йога призвана снимать напряжение, значит, сегодня у них там что-то не задалось: узнав, что я не дозвонился, Лиз саркастически усмехнулась. Потом спросила, как прошла встреча.
— Лучше сядь.
Лиз напряглась и осторожно присела в складное кресло.
Я ей все выложил. Сначала она не поверила. Тогда я рассказал подробно, как все было. Она медленно шевелила губами, как золотая рыбка, то открывая, то закрывая рот, по мере того как у нее в мозгу оседало значение сказанного.
— Но как они могли? Это же твоя компания! Большая часть акций у вас с Тони!
— Я же сказал: Алан купил у Тони акции. Теперь у них с Салли контрольный пакет. Он меня обманул: сделал вид, что хочет Тони убрать, чтобы я ничего не заподозрил. А потом запугал Тони, чтобы тот ему продал свою долю.
— Господи, не может быть, чтобы Алан такое сделал. Это все ваша Салли! Ну и как теперь? Ты сможешь еще куда-нибудь устроиться?
— Не знаю, трудно будет. Компанией-то я управлял десять лет, но у меня же в этой области ни диплома, ничего…
— А пособие? Они же тебе что-нибудь дадут, я надеюсь?
В ее глазах замелькал страх. Как же: бедность, конфискация дома, социальное пособие, дешевая дыра в районе Паддингтона. Лиз-то уже привыкла к хорошей жизни. Она любит широко тратиться, а тут грядут болезненные урезания бюджета…
— Я уже с Луисом говорил.
Лиз глубоко вздохнула и мучительным усилием воли перешла на ободряющий щебет:
— Ну ничего, прорвемся. Перебьемся как-нибудь, пока ты не устроишься. Ты же у нас талантливый! — добавила она, стараясь придать тону искренность.
В пособии по психологии брака это называется «поглаживание» — спонтанный комплимент, который рекомендуется хранить в душе, а со временем вернуть похвалившему, только не сразу, а то это будет похоже на механический обмен любезностями.
Следующие полчаса мы разбирали происшествие, причем ходили по кругу и в итоге ни к чему не пришли.
— Ну как йога? — спросил я, понимая, что, если ей и удалось немножко расслабиться на своих занятиях, эффект давно уже сошел на нет из-за моих новостей.
— Хорошо. Мэри тоже была. Мы в основном дыхалкой занимались.
— Как гуру Герри поживает?
— Еле живой. У него подружка новая.
Лиз отвернулась к зеркалу и принялась поправлять волосы. Этот Герри, хиппарь паршивый, — ее тренер по йоге. В том году они с ним пару раз переспали. Этот факт всплыл во время одной из терапевтических бесед с Джоанной, и я до сих пор еще не полностью оправился от удара.
Лиз пошла в душ, а я остался понуро сидеть на диване в смертельных оргоновых лучах телевизора, перебирая останки нашей семейной жизни. Некоторое пресыщение друг другом, проявившееся, в полном соответствии со статистикой, на седьмом году супружества, за два года переросло в язву желудка. Благодаря услугам Джоанны (девяносто фунтов в час, между прочим) нам пока удается избежать разговора о разводе, но друг к другу мы по-прежнему холодны, как мороженая треска. Отношения свелись к привычному отправлению ритуала. Ритуал неуклонно упрощается. У Лиз что-то с трубами. У меня спермиев кот начихал, и с каждым подсчетом все меньше. Мы прошли пыльной тропой, в конце которой виднеется оплетенная паутиной чашка Петри.[10] Мы перепробовали все имеющиеся лекарства, но Лиз так и не забеременела. Мы живем вместе только потому, что привыкли, а поодиночке страшно. Интересно, теперь, когда денег не будет, сколько мы с ней протянем?
Эти самые мысли и привели меня на занятия по методу калифорнийского доктора. Теперь они снова накинулись на меня уже на родном диване.
«Сядь прямо, — сказал я себе. — Отключись от разрушительных мыслей. Это все негативные установки, и ты можешь их изменить». Я с усилием оторвал себя от дивана, выключил ящик и пошел наверх. Надо поработать с зеркалом.
В душе плескалась Лиз. Я дошел до спальни, разделся, сел в позу лотоса перед зеркалом в полный рост и вознес хвалы белому Будде, восседавшему напротив меня. Мой взгляд скользнул по моему собственному отражению от желтоватой кожи вокруг подмышки до груди, потом до марципановых складок живота и ниже.
— Ты божество, ты лотос о тысяче лепестков, — начал я тоном заклинателя. — Ты совершенен, но с каждой минутой ты становишься совершеннее, ты — первый самец стаи, божественно спокойный в своем великолепии…
Минут через десять я встал, взял со спинки кресла свой старый свитер и оторопел: вместо кусачей, как репей, шотландской шерсти, познавшей превратности полного цикла в стиральной машине, я держал в руках нежнейшую, почти что кашемировую вещь. Я понюхал рукав, решив было, что тут не обошлось без какого-нибудь нового революционного смягчителя ткани, но не учуял никакой отдушки. Свитер пах исключительно натуральной шерстью. Это было странно и даже загадочно, но я велел себе не заморачиваться, а получать удовольствие. В конце концов, я это заслужил.
Вошла Лиз в чалме из полотенца и небрежно сбросила халат. Я подошел сзади и поцеловал ее в шею. Она обернулась и обняла меня, вся горячая после душа, источающая легкий белый пар. Ее большие глаза влажно блестели, а белки были яркие и девственно совершенные, как ее новенькие кроссовки. Мятая кожица вокруг глаз разгладилась, исчезли темные круги от анаши. Даже расширенные поры у нее на лице как будто сузились, а вялая линия щеки снова обрела былую четкость.
И дело тут было не в благоприятном освещении: в свете прикроватной лампы мне хорошо была видна моя собственная лапа, лежавшая у Лиз на плече, — вздутые синие вены переплетались под дряблой кожей, как корни сикоморы. Быстро твердея внизу, как ствол указанного дерева, я с великим удивлением обнаружил, что вожделею к собственной жене. И, как только я оправился от потрясения и отдался накатившему чувству, для меня настало райское блаженство. До меня вдруг дошло, что в этот раз не надо будет в погоне за оргазмом представлять себе других женщин и внутренним киноаппаратом проецировать порно на спинку кровати.
