Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Однако последняя книга – Арто под редакцией Джека Хёршмена – просто проклятый звонарь какой-то, и что будет после нее – конец всему? или извинения? Гадайте сами, или я буду, или кто угодно. Когда мы последний раз встречались с Джеком Хёршменом, у нас с ним все не очень получилось. Все из-за меня. Нет, из-за НЕГО: он не был пьян, как я. Тем не менее гад этот изумительно все собрал, и, если не считать одного-двух переводчиков, Арто набрасывается на нас – одним глотком, без запивки. Только так его и можно принимать.
Художественная публика всегда непристойна. Она скорее будет восхищаться кем-то за его образ жизни, нежели за то, что человек производит. В особенности они предпочитают безумцев, душегубов, наркоманов, самоубийц, голодающих… однако та Художественная публика, что потом будет преклоняться перед таким человеком, есть ТА ЖЕ публика, что довела его до безумия пьянства, безумия рассудка, безумия дури, поскольку он терпеть не мог видеть их рожи или их образ жизни. Арто теперь может дойти до них несколько легче… он мертв с 4 марта 1948 года.
Я не исследователь литературы. Знаю я всего лишь то, что, к черту, чувствую. Книга делится на две части – «До Родеза» и «Родез и после». Мы не делим человека на психушки. Или по расколам с сюрреализмом. Мы следуем за душой человека, как по прогнившей бечеве. И начинаем с любого места…
За «Адольфу Гитлеру», стр. 105, идет оправдание (извинение) за то, что Арто написал такое. Это старая игра Арто: доказывать, что он НЕ был антисемитом. Старая салонная игра и как-то уже надоела. Арто писал – и писал он то, что ему было угодно. Писал черную кровь и стрелу. То, что на борт иногда при этом забирался еврей или диктатор или же ему резали яйца, Арто не касалось. Скучные тезисы могут гроздьями навешивать тупые ученые, которые восхваляют или обвиняют человека за все или ни за что. Арто не волновала игра исторического давления или даже причудливых эякуляций его собственного душевного «я». Арто говорил то, что обязан был сказать, а не то, что ему следовало говорить. Это, разумеется, и отличает безумца от моторизованного полицейского.
«Вся писанина – свинячье дерьмо», стр. 38, определяет для меня то, что я сам всегда думал: что (вместе со всем миром) художники, писатели так же несносны, больше нагрузка на и-без-того-якорь, еще боль на и-без-того-боль, новая тяжесть говна на уже такое количество говна, что почти невозможно проснуться живым, поссать, что угодно, одеться и выйти на улицы. Имбецильность и ужас, алчность и себячество предстают в наших так называемых лучших умах… эти царствующие помои, эта принятая слава, этот глазной зуб, что вгрызается в верхнюю доску наших душ, что уже в оковах… очевидно же, или было б очевидно, вот только все очи закрыты, что проклятье так же ординарно, как завести особые наручные часы из «Экономной аптеки» и надеяться, что все хлипкие и змеистые щупальца кишок не вывалятся, не сдадутся. Почти все без исключения наши писатели – любые писатели – суть слабейшие твари нашего существования, выдающие себя за мучеников, провидцев, режиссеров, богов. Слабость их так велика, что их отрепетированная ложь становится литературой.
Арто, разумеется, будучи безумцем, все это и так знал:
«Все те, у кого в духе выгодные позиции…»
«…все те, кто хозяева языка…»
«…все те, для кого в словах есть смысл…»
«…все те, кто в духе времен и поименовали эти теченья мысли…»
Арто имеет в виду тех, кто быстро заглатывает ЛЮБУЮ наживку, чтоб сильней возвысить свои цели через слабость и смерть. Их мыслеклетки быстренько ложатся в постель с чем угодно поблизости, а не чем угодно настоящим. Не могу винить среднего смертного за то, что ему не удается, поскольку нервны они и падают духом; но я могу винить их за неудачу и попытки размазать свою прелестную слизь по мне.
«те, кто суетлив…»
«те, кто размахивает любыми идеологиями, чье место в иерархии времен…»
«те, о ком так хорошо говорят женщины, кто говорит о современных теченьях мысли…»
«вы бородатые ослы, вы сообразные свиньи, вы изготовители фальшивых словес, кондитеры портретов, памфлетисты, собиратели трав с цокольных этажей за кружевными занавесками, энтомологи, чума языка моего».
В «Ван Гоге: человеке, самоубившемся обществом» Арто рассказывает нам: «И впрямь нет такого психиатра, который бы не был отъявленным эротоманом».
Когда мозгоправ Арто возразил на это обвинение, тот ответил:
«Мне нужно одно, д-р Л____, – ткнуть в вас пальцем как в доказательство».
«Вы носите стигмат на своей роже, грязный ублюдок». Затем Арто пустился в подробные объяснения. Бедный д-р Л___ достал и положил этому конец.
Прицел Арто на Ван Гога – один псих говорит о другом – хула на общество И жизнь, ту, которую, по ощущению Арто, Ван Гог выпускал в своих картинах, поистине: содрогающаяся, отчасти кошмарная мрачная штука, роящаяся летучими мышами и черной кровью, и грубым хрипом, размолотая и смердящая энергия, обжигающие и кишащие пейзажи, свечи, стулья…
«Я думаю, он умер в 37, потому что, увы, достиг конца гнетущей и отвратительной истории человека, удушаемого гарротой злого духа», – говорит Арто.
На д-ра Гаше, у которого Ван Гог лечился, возлагается бо́льшая часть ответственности за самоубийство художника. Арто есть что сказать о добрых Докторах и Медицине – как любому разумному человеку, который хоть сколько-то времени провел в больницах и заведениях. Становится все ясней и ясней, что первый порыв Медицины – заработать денег. А второй? Мучить пациента, убить его, если это вообще возможно. Если пациент умирает, остается новая незанятая койка и побольше прибыли – для похоронной профессии (и временами – для духовенства).
Арто говорит: «Я сам провел девять лет в лечебнице для умалишенных, и у меня никогда не было позывов к самоубийству, но я знаю, что от всех бесед, что я вел с психиатром на утреннем обходе, меня тянуло повеситься, поскольку я соображал, что глотку ему перерезать не могу».
Арто выражается крепко, потому что принадлежит к числу тех немногих Художников, кого не заботило морочить голову ни себе, ни кому другому. Его ясность, его жесткие хрупкие фразы, его отвращение ко Лжи – только результат того, что Жизнь человека выжимает в куски, массивным ужасом осознания, что его собратья-человеки, его собратья-Художники в каком-то смысле – всего лишь «свинячье дерьмо».
Когда появляется истинно великий человек, вокруг нет тех, кто понял бы даже его простейшее утверждение: массы – кошмар Жизни, Художники и интеллектуалы – кошмар похуже масс (ибо здесь, в последнем шансе понять, он видит, что так называемые лучшие умы и духи не понимают ничего – понимают МЕНЬШЕ, вообще-то, чем массы). Любовь невозможна. Женщины по природе своей тянутся ко Лжи. До того, что рано или поздно брачуются с Ложью навсегда. Таким манером Природа поддерживает плаванье своих кошмарных сливок, чтоб не зарастали кисты, дабы недоумки цеплялись друг за друга, дабы друг за друга цеплялись будущие недоумки, дабы… Чем сильней человек, тем более одинок будет он – это математика. И проведут они жизнь свою в психушке или на авиазаводах, не изменит их боли… или их величия.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
