Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Боже мой, боже мой, если б я только мог вырвать сегодня вечером себе это, блядь, сердце – пусть видят! Но даже тогда они воспримут его всего-навсего как абрикос, высохший лимон, старое дынное семечко.
Самое обыденное и настоящее для них непостижимо. Скажем, вообще возможно, что уборщик, чистящий дамский сральник, может быть равен Президенту Соединенных Штатов Америки, или превосходить его по неразрушительному своему достоинству, или же что он может быть человеком лучше главы любой якобы державы, когда-либо тянувшей всю свою жуткую и позорную историю смерти. Такого они нипочем не увидят, поскольку глаза их научены распознавать, видеть и восхвалять лишь смерть.
Мы, кто пишет поэзию Жизни, многие из нас очень устают и грустят, и болеют, и едва ль не биты (но не вполне). Однако мы все равно знаем: нам не нужно, чтоб Бог был Божеством, нам, чтобы Спастись, не нужны садовые стишки, нам не нужна Война, чтоб стать Свободными, нам не нужны для восхищения всякие Крили, нам не нужны Гинзбёрги, которые деградируют до буйствующих паяцев, а на самом деле, быть может, нам нужны слезки по всем симпатичным девчонкам, что состарились, по пролитому пиву, по дракам на газоне перед домом не из-за чего, а лишь от пьянства нашей печальной любви. Я истинно защищаю нашу поэзию, нас, живых из Поколения Ядерного Запаса, я истинно защищаю нашу поэзию и наше право ее произносить, наше право ее писать. Без тяжб. Без журнала, на который полиция налетает, потому что он «непристойный». Без потери сраной работы. Поймите, пожалуйста, я не защищаю как нетленку то, что пишу сам; не прошу признания за ним никакой особой ценности – однако все это достаточно драгоценно: обуваясь, я вижу лишь две ноги. Но позвольте мне сказать вот что: несколько таких, как я, сделали выбор, есть у них талант или нет, нас тошнит от нескончаемой игры в смерть, мы стараемся донести – сокрушенными руками, носами, мозгами, костями и жизнями – то крохотное касанье здравомыслия и хуястого солнца: ЖИТЬ? Ага, жизнью, что касается всех нас, вас, живых мертвецов, и нас, живых живущих.
Мир поэзии втягивает в себя и кошмарных мудаков. В основном – кошмарных. Зачастую Искусства – укромные места для тех, кто предпочел бы прятаться где-то еще. Торчат полы их рубашек и грязные трусики. Но Искусство – в большей мере, чем история и судьбы наций, – не спешит. Хотя обычно полицейские налеты указывают, что где-то происходит некое пристойное творение. А самое прекрасное – в том, что по большинству своему у очень хороших творцов либо мало, либо вообще нет никакой политики. Посему налеты выпадают на долю городской, а не национальной полиции, которой, черт бы драл, и без того некогда. Основная закавыка в том, что в наших сегодняшних судах быть невиновным недостаточно. Чтобы противостоять финтам несправедливости и состоянию ума наших судей и присяжных, требуются деньги. Черт, да можете сказать юристу, что вы думаете, но он должен перевыровнять и отредактировать ваше мышление, чтоб оно подходило под процедуры мертвых законов, написанных мертвецами для защиты мертвецов. Никто на самом деле ничего не понимает – они тонут в долгих парообразных и ненастоящих годах.
Я часто думаю об Искусствах, если сравнительно трезв, и мне кажется, время по большей части сожжет их, даже если не рванут эти ЗАПАСЫ. Гляжу вперед и вижу, что Ван Гога уничтожат, как замечательного остолопа, чью последнюю неудачу провозгласят нехваткой невинности, души и чутья – именно того, за что превозносят его сейчас. Но так работает Время. Матисс же, напротив, останется в веках, потому что он нас не утомляет. Останется Достоевский, хотя над кусками его трудов будут смеяться – писал, дескать, псих и непоседа. О'Хара, наш современный романист, уйдет очень быстро, а следом за ним – и Норман Мейлер. Кафка, хоть он и вполне настоящий, не выдержит, когда отыщут новые измерения. Д. Х. Лоренс останется, хотя почему – я сейчас не могу вам сказать. У меня в мозгу такого нет; только в ощущениях. Выдержат некоторые ранние рассказы Сарояна. Конрад Эйкен останется очень надолго, а затем увянет под приливом. Дилан Томас – нет и Боб Дилан – нет определенно. Не знаю, я правда не знаю, ах господи, все это кажется впустую, разве нет? Камю – конечно. Арто – конечно. Затем мне надо вернуться к Уолту Уитмену, этому педику, который томился и, вероятно, и впрямь отсасывал у матросов, и вот вам вся культура, чего?
Но если думаете, что Время и болонь тут грубы, послушайте это письмо Дж. Беннетта от 2 декабря 1965 года, редактора «Бродяги», Мюнхен, что в Дойчланде: «…они тут не печатают все твои старые стихи – такие стихи, как у тебя, они жгут. Это комплимент. Они в Дюссельдорфе только что поднесли спичку к груде книг Гюнтера Грасса, Хайнриха Бёлля и Набокова – какая-то богобоязненная христианская организация. В Берлине они на самом деле раскачались – подожгли дом старика Гюнтера Грасса. Грасс только улыбается и пишет себе дальше…»
Они вечно преследуют нас (см. Лорку), либо же мы сами себя преследуем с собственными ножами. Мы – бабочки скверным летом. И потому, блядь, статья эта все равно остается защитой поэзии, противопоставляемой иным так называемым поэзиям и жизням. Многим из нас ничего не удастся, но везеньем и о боже мой любовью, многим все равно как-то что-то удастся, что не значит ездить на «кадиллаке», но значит не ездить на нем, да и многое другое. Я написал эту статью потому, что немногие из нас, поэтических изгоев, сформулировали какое-то основание или довод, на котором стоять. Бестолковщина и учителя английского непрерывно выступают с довольно несуществующего или разобранного помоста жизни. Однако их чепуха, как нескончаемый дождь, затапливает почти всех. Надеюсь, эти несколько слов с табурета на углу стойки бара хоть до кого-то дошли: что наши по всему якобы безуспешные жизни, пути и стишки – все это избранные пути. Мы, в большинстве своем, не убийцы и не фуфло. Но настанет день, когда мы запишем слово так прекрасно, о, так идеально и по-настоящему, что все вы, мартышки, повыходите из своих садов и начнете быть так, чтоб я глядел
на
то, что составляет
лицо и тело и любовь вашу
и
я не дрыгнусь в своей проклятой
съемной койке
не один час
судорог и боли и ужаса
я умираю и молюсь за вас и
за себя
если б я мог пожелать всем вам
кривая мертвая сволочь
крохотного дюйма моей жизни что остался
я б вогнал его в вас
и
уснул навеки.
Антология Арто[8]
«Антология Антонена Арто», ред. Джек Хёршмен. Изд – во «Городские огни», Сан – Франциско, 255 стр., $3
Милостью и гением своими «Городские огни» издают наших бессмертных, пока они еще дышат. Это сильно лучше, чем взрывать китайские хлопушки или подначивать их кинуть нам парочку-другую. Из почти четырех дюжин книг, что они опубликовали, есть почти наверняка и, вероятно, прочная классика: «Горючка» (Корсо), «Донные псы» (Далберг), «Человечьи песни» (Кей Джонсон – каджа), «Избранные стихи» (Лаури), «Очерки мясной науки» (Макклюр), «Стихи юмора и протеста» (Пэтчен), «Поэма из тюрьмы» (Сэндерз) и «Корея в аду: импровизации» (У. К. Уильямз). «Вой» Гинзбёрга, хоть и уже история (а вышел он как раз в нужное время, чтоб расслабить нам удавки), все равно содержит в себе печальную и прямую жизненную энергию, но его возможная художественная прочность под сомненьем примерно таким же, как и оперетта «Парни и куколки» – которая тоже помогла спасти мне жизнь. Несколько времени и типографской краски было также истрачено на трех «Б» – Боулза, Бакли и Бёрнза, – но часто настают такие времена, когда печатать нечего, и машина там простаивает просто так. Погнали – чего б нет?
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
