Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
Эти замечания по поводу дикарской, отсталой и чужеродной культуры циней можно было трактовать просто в рамках возникновения полемики с критикой этого государства после того, как оно стало доминирующей державой в их регионе. Однако по разрозненным свидетельствам из традиционных текстов, наряду с недавно обнаруженными материалами, можно предположить, что в тот же самый период сами правители Цинь смирились с таким навязанным образом их государства, отличного от государств Великой Китайской равнины и враждебного им. Таким образом, обвинение автора Чжаньго це народа цинь в том, что он был врагом «всех под Небесами», фигурирует также в первой главе философского трактата конца периода Сражающихся царств учителя Хань Фэя (Ханьфэй-цзы). Но так как текст этот представлен как речь Хань Фэя, адресованная царю Цинь (в свое время провозглашенному первым китайским императором), становится ясно, что уважаемые авторы трактатов осознавали, что представители династии Цинь не возражали, а возможно, даже гордились враждебным восприятием их государства извне19.
Более широко известным свидетельством осознания цинями самости их государства считается оценка циньской музыки китайским государственным деятелем по имени Ли Сы. Как иноземный государственный служащий, назначенный главой правительства при дворе Цинь, Ли Сы, приводя доводы против предложения выслать иностранцев, предлагает в качестве прецедента якобы заимствование цинями музыки других народов: «Истинные звуки народа цинь предназначены для восхищения слуха и представляют собой протяжное пение звука у-у, сопровождаемое ударами по кувшину для воды и стуком по миске, бренчанием на цитре и похлопыванием по бедру. Музыка народов Чжен и Вэй, Санцзянь, Чжао, Юй, У и Сян — это музыка чужеродных государств. Но теперь вы перестали ударять по кувшинам для воды и стучать по мискам, чтобы наслаждаться музыкой народов Чжэн и Вэй; не говоря уже о бренчании на цитре и похлопывании по бедру, чтобы перенять музыкальное искусство у Чжао и Юй». Так как приведенный выше комментарий прозвучал в контексте увещевания, адресованного двору Цинь, упоминание «музыки чужеродных государств» совершенно очевидно не содержало обиды, как это изображено в эпизоде из предыдущего века. Тот факт, что Ли Сы и циньские придворные единодушно признают ложность утверждения, будто музыку центральных государств они переняли совсем недавно, служит поводом для предположения о том, что цини гордились своей предполагаемой культурной самостью. По заурядной натуре «настоящей» музыки циней можно к тому же предложить существование некоторой гордости по поводу простонародных, местечковых обычаев, противопоставленных рафинированной музыке двора20.
Внешнее разделение между культурой цинь и культурой других государств продемонстрировано в нескольких циньских документах, как официальных, так и личных, обнаруженных в захоронениях. В тексте, обнаруженном в Шуйхуди на месте захоронения местного чиновника, служившего в области Чу, говорится: «В древние времена у всех народов сложились свои местные обычаи, поэтому они по-разному оценивали все, что им выгодно, что им нравилось или что они ненавидели. Народу от всего этого проку никакого не было, да и государству на пользу не шло. По этой причине мудрые цари разработали законы и меры, предназначенные для исправления и очищения их народов, для приведения их нравственности к норме и устранения злых традиций… В настоящее время действуют необходимые своды законов и декреты, но народу до них нет дела. Местный обычай, под властью которого находится распущенный народ, никуда не делся, то есть освященные правителем законы никто не выполняет»21.
Такое противопоставление просвещенным законам правителя невежественных правил, закрепленным обычаем, служит указанием на трудности, стоявшие перед центральным правительством Цинь в навязывании своей воли влиятельным местным кланам и народам завоеванных территорий22. Таким аргументом предполагается существование культурной бездны между народом цинь и племенами царства Чу (которое не относилось, по общему признанию, к центральным государствам).
Новые доказательства находим в письмах, которые отправили родственникам призванные в армию Цинь, найденных в другом захоронении, относящемся к тому же самому периоду и расположенном в том же месте. Автор одного из писем жалуется на то, что местные жители на этой недавно покоренной территории не повинуются оккупационным войскам. Он предупреждает получателя его письма не ездить на эти «новые территории», которые населяют «разбойники». О такой взаимной враждебности также упоминается в дошедших до нас литературных источниках, таких как в пророческом высказывании о том, что, «даже если в царстве Чу останется всего лишь три семьи, это будут подданные Чу, которые разгромят Цинь». Такие чувства обнаруживаются в случае любой военной оккупации, но они, несомненно, во многом служат усилению ощущения того, что эти две стороны (завоеватели и завоеванные народы) относятся к чуждой и враждебной культуре23.
Такой раскол между царством Цинь и центральными государствами зафиксирован в праве Цинь, как это видно из юридических документов, найденных в Юньмэне24. Таким образом, к завершению периода Сражающихся царств с мыслью о том, что Цинь в культурном отношении отличалось от других частей старой сферы Чжоу, а также от южного царства Чу, по традиции никто просто не согласился, как внутри царства Цинь, так и за его пределами, но существовал еще формальный принцип в практике правления династии Цинь.
Такого рода результат прекрасно ложится на фактуру наших нынешних моделей периода китайской истории до возникновения империи. Во время правления династии Чжоу обширная область, включавшая большую часть долины реки
Хуанхэ, центральное и нижнее течение Янцзы, а также до известного предела область современной провинции Сычуань, была связана общей высокой культурой. В период Сражающихся царств по мере постепенного исчезновения наследного дворянства образцы и воплощения этой культуры утрачивались. В то же время с привлечением простолюдинов на государственную службу, прежде всего через внедрение всеобщей воинской повинности, все больше проявлялись местные провинциальные черты тех, кто ретивее других отдавался этой службе. Так как правители династии Цинь внедрили самые полные формы новых учреждений, появилась возможность для достижения самой высокой степени региональной интеграции и национального самоосмысления.
Одним из важных элементов этой модели данного периода считалось повышение социальной мобильности. С отменой государственных постов, передаваемых по наследству, народ из низов аристократии и даже простолюдины получили шанс подняться по разрядной лестнице в армии и правительстве, прихватив с собой свое прирожденное понимание музыки, трапезы, литературы, религии и других аспектов жизни. Такая новая социальная мобильность нашла свое отражение в текстах, обнаруженных в захоронениях. Среди них стоит особо отметить Жи-шу. Свидетельства из Шуйхуди и Фанма-тань указывают на то, что жизненные возможности типичного новорожденного ребенка в царстве Цинь простирались в самом широком пределе от слуги или наложницы до местной знаменитости, чиновника, высокопоставленного министра или аристократа. Очередное свидетельство, обнаруженное в захоронениях, состоит в изменении с IV века циньских погребальных процедур, когда этот народ перешел или, точнее, вернулся к «катакомбным захоронениям» (они были местной особенностью много веков назад), а также к сгибанию тела усопшего, а не его расправлению, как это было принято в царстве Чжоу. Можно предположить, что местные правила стали включать в элитную культуру25.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
