— А вы ей о себе что рассказывали?
— Почти все. Поймите, мне нечего было скрывать. И я верил… верю ей, зачем мне интересоваться тем, что она сама, быть может, расскажет, только позже?
— Значит, она скрыла от вас, к какой семье принадлежит, а вы, живя анахоретом, так и не узнали, в сущности, кто она. Правильно я понимаю? — Пшенка встал, прошелся по кабинету и сел снова. — Так?
— Да… так.
— Хорошо. Вернемся к тому, о чем она вам говорила. О ее работе в автожурнале. Это главная тема, на которой вы сошлись? Ну, помимо прочих?
— Нет, мы о многом говорили… Хотя, конечно, она очень хорошо разбиралась… разбирается в автомобилях.
— И вас это тоже не насторожило?
— Нет.
— А вы знали о том, что она написала на вас доверенность на управление машиной, на которой вы ехали?
Мне показалось, что этот вопрос уже был.
— Нет, я же говорил… нет. — Ему, кажется, важен был не ответ, а выражение моего лица.
— Правда?
Он продолжал пристально всматриваться в меня. Я вдруг ощутил почти физически его давление, стремление увидеть не в том, что я говорю, а в моем поведении подтверждение его версии: я убил, я. Мне стало не по себе.
— А когда вы впервые увидели эту машину? Я имею в виду «Ягуар»?
— Она приехала на ней в ЗАГС. Сказала, что это такой торжественный момент, что и авто должно быть соответствующее.
— И вам не пришла мысль о том, что она, вероятно, из состоятельной семьи?
Я вздохнул.
— Послушайте, вы мне не верите? Нет! Я не знал, кто она такая, не знал!
— Хорошо. — Он не отвел взгляда. — Значит, все у вас было обычно? Как у людей? Вы за ней ухаживали, а потом получили согласие?
— Да.
— Замечательно. А дома у вас она была?
— Да, несколько раз.
Пшенка заметно мрачнел.
— И что, ей там понравилось?
Я молчал, глядя на него.
— Я спрашиваю, ей там понравилось?
Я вытер выступивший пот с лица.
— Почему вы разговариваете со мной таким тоном? Я не буду отвечать на вопросы.
Секретарь, протоколирующий нашу беседу, перестал печатать. Пшенка снова встал из-за стола, прошелся по кабинету, роняя на пол пепел. Закурил новую сигарету. Зло усмехнулся.
— А может, Игорь Рудольфович, вы просто… с ума сошли от счастья? А? Почему бы и нет? Вы мне тут рассказываете, что не знали, кто она такая, и думаете, я вам поверю? Вы ведь, верно, узнали, кто она, очень быстро! И поняли… А? Не было ни гроша, да вдруг алтын? Красавица, да еще и богачка! Вот и не уследили за дорогой, а? Не справились с управлением? Ну же, отвечайте!
Я почувствовал головокружение. Вопросы сыпались из него. Я понимал, что он пытается поймать меня на противоречиях, «расколоть», заставить сознаться в том, чего я не совершал. Я перестал отвечать; он дал мне выпить воды. Сделал знак секретарю, предложив без протокола рассказать, каким образом я все спланировал и осуществил. Пообещал содействие. Едва в сознании, я непоколебимо стоял на своем — и тем довел его до того, что он начал кричать и ругаться.
Я не знаю, сколько это длилось — три часа, пять, десять… Я впал в какую-то прострацию. Я видел лишь его мрачнеющее лицо сквозь сизый дым, слышал звук клавиш, говорил что-то на автомате…
— Игорь Рудольфович, вы меня слышите? — Кто-то плеснул мне в лицо водой. — Слышите меня?
Пшенка.
Я увидел его лицо прямо перед собой. Оказалось, он держит меня за волосы, запрокинув голову.
Я видел только его губы. Жесткую линию рта.
— Итак, мы договорились? Это единственный выход для вас. Поймите, я действую исключительно в ваших интересах.
Он протягивал мне какую-то бумагу.
— Что это? — Я едва понимал, чего он от меня хочет.
— Чистосердечное признание.
Я взял листок в руки. Буквы расплывались у меня перед глазами. Каким-то образом у меня между пальцами оказалась ручка.
Я сломал ее, сжав в кулаке. И выронил листок.
— Послушайте… — Я не мог вспомнить его имени-отчества. — Я… я хочу сделать заявление. Запишите… Дело в том, что… мы взяли с собой пассажира, недалеко от Тарасовки… Все дело… в нем… Поверьте…
Лицо Пшенки снова оказалось у меня перед глазами. И я услышал, как он произнес тихо:
— Ничего, ублюдок. Я все равно тебя закрою. Не хочешь по-хорошему? У́рок будешь обслуживать, сука.
И я потерял сознание.
Первое, о чем я вспомнил, когда очнулся, была моя «история». Странно, они ее не взяли. Стопка листов лежала рядом со мной, чуть рассыпавшись, и только. Видимо, людям, которые доставляли меня сюда, не было дано каких-либо распоряжений относительно моих бумаг. Меня, как и после визита Дервиша, запоздало настиг страх. Что значили эти угрозы Пшенки? Что со мной проведут «профилактику»? Изобьют, будут морить голодом?
Открылось окошко. Миска, ложка, кусок хлеба. Нет, я ошибся — во всяком случае насчет пытки голодом.
Есть не хотелось: меня мучили мысли. Я перечитал то, что написал. Все — правда; хотя и не вся…
Может, действительно стоит вспомнить, как мы с ней познакомились? Может, тут кроется отгадка?
Агишев И. Р.
Из материалов дела
Вряд ли. Разве редко так бывает, что девушка и молодой человек, едва узнав друг друга, принимают решение о браке? И то, что я не наводил о ней справки, вполне в моем характере, Пшенка должен был это понимать… Дело было в другом: с момента встречи с ней я не написал ни одной статьи. В самом деле, почему я раньше не отметил этот факт? Я по-прежнему садился за компьютер, пытался писать… Но не мог. Вопросов не было, отвечать было не на что; столкнувшись с Совершенством в чистом виде, я обрел смысл существования. Его дала мне любовь. Моя любимая была целым миром, в котором, несмотря на его загадочность, все было стройно и продуманно, все было на своем месте и не требовало исследования; я всего лишь был его частью, частью важной, и желал пребывать таковой всегда. Поэтому я и не удивился, когда она — сидя у меня на коленях, возле старенькой плиты, под непрекращающиеся крики соседей за стеной, твердо взглянув мне в глаза, — вдруг сказала:
— Давай поженимся?
Я не удивился, а скорее застыл от счастья. Ее мир стал моим, мой — ее. Мы стали едины.
— Ты… серьезно?
— Разумеется, любимый.
— Да…
— Тогда завтра ЗАГС, а в четверг — венчание. — И она, выключив горелку, обняла меня.
— Что, так просто?
