Деятельность собраний по отношению к комплектации военного флота нижними чинами имела такой же нелогичный и радикальный характер, как и по отношению к личному составу офицерских чинов. В течение двадцати лет до созыва Генеральных Штатов в составе корабельных команд флота всегда было девять дивизий матросов, обученных артиллерийскому делу, численностью около десяти тысяч; этими дивизиями, как и всеми другими во флоте, командовали морские офицеры. Едва ли будет ошибкой назвать такой личный состав превосходным как в боевом отношении, так и в дисциплинарном. В 1792 году эта организация была заменена учреждением корпуса морских артиллеристов, во главе которого стояли артиллерийские офицеры. Отношение последних к флотским офицерам не указано точно, но ясно, что такая организация необходимо давала место мелочному соперничеству между ними, вредному для дисциплины, так же как и для воинского духа офицеров. В 1794 году корпус морских артиллеристов, а также и морская пехота были упразднены по предложению Жан Бон С. Андре, имя которого пользуется такой известностью в связи с деятельностью французского флота той эпохи. По его мнению, одобренному Национальным конвентом, то, что определенная корпорация людей имеет исключительное право сражаться в море, отзывается аристократизмом. «Существенной основой наших социальных учреждений, – говорил он, – служит равенство. К нему и должны быть приведены все правительственные учреждения, как военные, так и гражданские. Во флоте существует зло, уничтожение которого Комитет общественной безопасности требует моими устами. Во флоте есть войска, которые называются морскими полками… потому ли, что эти войска имеют исключительную привилегию защищать республику на море? Разве не все мы призваны сражаться за свободу? Почему победители при Ландау, при Тулоне не могут сесть на корабли, чтобы показать свое мужество Питту и заставить Георга спустить флаг? Это право нельзя отнять у них, они сами потребовали бы его, если бы не работали теперь мечом на пользу отечества в других местах. Но если они не могут пользоваться этим правом теперь, то мы должны, по крайней мере, открыть им перспективу получить его в будущем».
«Таким образом, – говорит французский писатель, – морской артиллерист, солдат, обученный трудному искусству наведения на неприятеля пушки в море и специально предназначенный для этой службы, делается чем-то в роде аристократа». Тем не менее Конвент в те дни террора вотировал принятие предложения Жан Бон С. Андре. «Берегитесь, – писал адмирал Кергэлен, – вам нужны люди, обученные обращению с орудиями в море. Сухопутные артиллеристы стоят на постоянной платформе и целятся в неподвижные предметы, морские же артиллеристы, напротив, стоят на подвижной платформе и стреляют всегда, так сказать, влет. Опыт последних сражений должен был бы научить вас, что ваши артиллеристы хуже, чем неприятельские». Эти полные здравого смысла слова не нашли слушателей в ту эпоху неустойчивых идей и возбужденного воображения. «Как, – спрашивает Ла Гравьер, – могли эти благоразумные слова обратить внимание республиканцев, действовавших более под влиянием воспоминаний о Греции и Риме, чем под впечатлением славных традиций наших предков? Это были дни, в которые самонадеянные новаторы серьезно думали восстановить значение весел и перекидывать летучие сходни на палубы английских линейных кораблей подобно тому, как римляне перекидывали их на палубы карфагенских галер; дни, в которые наивные мечтатели простодушно выражали сущность того, что принимали за свою миссию, следующими, например, словами, сохранившимися в архивных документах флота: «Законодатели! Вот откровения благородного патриота, который не следовал никакому принципу, кроме подсказываемых природой и сердцем истинно французскими!»
Последствия вышеуказанных законодательных мер не замедлили сказаться в морских сражениях. Британский 74-пушечный корабль «Александр» в течение двух часов выдерживал бой с тремя французскими кораблями одинаковой с ним величины; притом средняя потеря, понесенная каждым из последних, равнялась всей потере противника. В июне 1795 года двенадцать французских линейных кораблей завязали бой с пятью английскими. Французы управлялись плохо, но все-таки пяти их кораблям удалось обстреливать три неприятельские в течение нескольких часов. В результате у англичан было только тринадцать раненых и ни один корабль не пострадал настолько, чтобы его могли взять в плен. Несколько дней спустя та же французская эскадра встретилась с британской, несколько большей силы. Вследствие слабого ветра и других причин завязались только незначительные схватки, в которых участвовали восемь британских и двенадцать французских кораблей. Вся потеря первых ограничилась ста сорока четырьмя убитыми и ранеными, тогда как из французских кораблей три спустили флаг при выбытии из строя в командах их шестисот семидесяти человек; остальные девять кораблей, бывшие в сфере огня очень мало, потеряли двести двадцать два человека убитыми и ранеными. В 1796 году британский фрегат «Терпсихора» встретил французский «Вестал», равной с ним силы. Последний сдался после жаркого двухчасового боя, в котором потерял шестьдесят восемь убитыми и ранеными; у противника же выбыло из строя двадцать два человека. Об этом бое французский писатель говорит как о простом артиллерийском поединке, не сопровождавшемся какими-либо маневрами. Приведенные примеры не подобраны нарочно для доказательства, что французская морская артиллерия рассматриваемой эпохи была крайне слаба, а служат только иллюстрациями этой истины, хорошо известной современникам. «Из сравнения этой войны с Американской, – говорит сэр Говард Дуглас, – видно, что в последней потери английских кораблей в сражениях с равносильными им французскими были гораздо значительнее, чем у противника. Во времена же Наполеона огонь целых батарей линейных кораблей французов наносил врагу не более вреда, чем наносили бы два орудия, хорошо направленные».
Но не одними законодательными мерами правительство уронило боевые и вообще воинские качества корабельных команд. О пренебрежении дисциплиной и о печальных результатах этого уже упоминалось. Эти причины действовали в течение многих лет, и дух неповиновения, возникший как следствие крайних увлечений революционного характера, без сомнения, усиливался по мере того, как нижние чины видели все менее и менее способных моряков и воинов в своих офицерах, сменявших их эмигрировавших старых начальников. Освободившись от дисциплинарного режима, они неизбежно теряли и в собственных глазах. Те из них, которым беспорядок дурно содержавшегося корабля и распущенность личного состава его делались невыносимыми без сомнения, поступали так же, как те офицеры коммерческого флота, о которых писал Вилларе Жуаез. Они самовольно оставляли морскую службу, что им сходило иногда безнаказанно среди общей неурядицы той эпохи. «Воинский дух матросов совсем упал, – писал адмирал Морар де Галл 22 марта 1793 года, месяц спустя после объявления войны Англии, – если это не изменится, то мы не можем ожидать ничего, кроме поражений в боях, даже и при перевесе сил на нашей стороне. Прославленное рвение, приписываемое им (ими самими и национальными представителями), выражается только в словах патриот, патриотизм, которые они постоянно повторяют, и в кликах "Да здравствует нация! Да здравствует республика!", когда им льстят. Никакой идеи о надлежащем поведении и об исполнении своих обязанностей». Правительство считало за лучшее не вмешиваться из опасения восстановить против себя матросов. Флагманский корабль Морар де Галля, потеряв передние паруса во время шторма, безуспешно пытался повернуть через фордевинд. «Если бы у меня была такая команда, какие были прежде, – писал адмирал министру, – то я принял бы меры, которые имели бы успех; теперь же, несмотря на убеждения и угрозы, я не мог вызвать наверх и тридцати человек. Сухопутные артиллеристы и большая часть морской пехоты вели себя лучше. Они делали, что им приказывали; но матросы, даже унтер-офицеры, не показывались совсем».
