Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 111
Париж мог бы позавидовать тому Риму…
Бургундцы забыли, что мир и порядок — естественное состояние человека, что городом и страной надо управлять, а данные народу обещания — выполнять. Но только кабошьены не забыли этого. И уже скоро упивавшиеся кровью арманьяков бургиньоны сами превратились в жертв.
Для черни все аристократы на одно лицо!
Чудовище на днем морском, стряхнув остатки сна, бушевало. Оно било хвостом, разрывало дно лапами, могучим телом потрясало толщи вод.
Столица была охвачена анархией. Бургундцев побили, арманьяки были далеко. Аристократы прятались в домах-башнях, рассыпанных по городу, или убрались восвояси из столицы — в ближние замки.
Королеве и тем членам королевской администрации, что остались в Париже, пришлось идти на любые уступки. Парижане хотят, чтобы власть реорганизовала государственный аппарат в пользу простых горожан? Пожалуйста — реорганизует. Парижане требуют, чтобы власть отдала в их руки управление городом и военной охраной столицы? (Поскольку ее охраняли то арманьяки, то бургундцы, крошившие черепа друг друга, им некогда было думать о своих обязанностях.) Конечно, отдаст. Парижане желают обложить налогами городские верхи и университет? (Ох уж этот университет, выбивший себе главную привилегию — не платить налогов никому и никогда!) Да будет так!
Ордонанс от 26 мая предлагал программу «умеренных реформ» в финансовых и судебных областях. Правда, богатые горожане получали от этого ордонанса выгоды, а вот бедняки — нет. Они были бедны раньше и таковыми должны были оставаться и впредь.
Целое лето Париж пытался уразуметь, что же все-таки произошло? Пытались уразуметь бедняки. Для богатых горожан все давным-давно стало ясно. К концу лета, поостыв, кабошьены поняли, что их обманули. Городская верхушка воспользовалась их напором, как тараном при взятии городских ворот, а теперь оставляла ни с чем. Но погрозить богачам-горожанам кровавым мясницким кулаком кабошьены не успели — те призвали на выручку затаившихся, но пылавших жаждой расправы сторонников графа Арманьяка.
И чудовище на дне морском заворочалось с новой силой! Оно билось и рвалось изо всех сил, ни к кому не испытывая жалости.
Гражданская война вновь набирала силу…
Шестого сентября войско изгнанных арманьяков под предводительством Бернара Седьмого, тестя Карла Орлеанского, ворвалось в столицу и принялось истреблять зарвавшихся кабошьенов. Но это была прелюдия, разминка. Расправа аристократов над плебеями. Главная бойня ждала Париж впереди! Восстание стремительно и жестоко подавили, Кабош был казнен, ордонанс бунтовщиков отменен. И вот тут арманьяки по-настоящему сжали оружие в рыцарских кулаках, свирепо сжали: так где же у нас прячутся эти мерзавцы бургиньоны, из-за которых и началась вся эта свара? И есть ли они? А если есть, то подать их сюда! На копья, на мечи и ножи, на плаху — под топор палача! И все то, что делали бургиньоны с арманьяками, теперь делали арманьяки с бургиньонами. Но только с еще большей злостью, накопившейся за воротами Парижа, с неистовостью и ожесточением.
Реки крови недалекого прошлого оказалась пролитыми только для того, чтобы новые реки на тех же улицах выбрали свое русло и топили в бурном потоке всех подряд. В который раз ненависть рождала ненависть, месть вершила свой суд и смерть торжествовала победу.
9
Осторожно выглядывая из окна, сорокатрехлетний профессор Парижского университета Пьер Кошон, переодетый в священника, думал только об одном: «Господи, пусть они обо мне забудут!» Пьер Кошон был убежденным бургиньоном и терпеть не мог арманьяков, которые завладели городом и теперь с завидным упрямством искали своих врагов. Им ведь все равно — есть у тебя в руке меч или нет. Оратор Жана Бесстрашного — отличная мишень. А в лицо его знали многие! Проткнут, как муху, и будь здоров! Еще несколько месяцев назад он произносил страстные речи на улицах Парижа, а теперь отдал бы многое, чтобы забрать свои слова назад. Зачем золото, если не можешь им воспользоваться? Зачем он выжидал? — терзал себя мыслями Пьер Кошон. — Почему не бежал раньше? Глупец, думал, что все обойдется. Вот так быть чересчур доверчивым! Герцог убеждал, что кабошьены в его кулаке, а арманьякам ход в Париж заказан. На деле все оказалось иначе…
День Пьер Кошон провел в страхе, прислушиваясь к крикам на улице — там кого-то резали, убивали. Наступил вечер, вопли продолжались, но теперь по улицам то и дело метались яркие огни факелов, блестело оружие. Пьер Кошон боялся зажечь даже свечу. Несколько раз слышал под своими окнами похожую друг на друга перекличку голосов: «Вот этот дом!» «Какой — этот?» «Да! Здесь живет эта змея!» «Нет, этот дом давно пуст!..» И всякий раз он едва не лишался чувств. Один раз в его дверь забарабанили — стук был сильным, били рукоятью меча, не меньше. Он побежал вниз, спрятался в подвале и затих. Сейчас будут ломать дверь! — думал он. — Сейчас! Он молился не переставая, пока все не улеглось.
Пьер Кошон выбрался глубокой ночью, когда на фоне все тех же криков услышал три четких удара в дверь. Так не стучали те, кто хотел ворваться в чужой дом, чтобы прикончить хозяина на месте. Или вытащить его за шиворот на улицу и казнить там. Нет. Так стучали гости, которых он ждал, и боялся больше всего, что они забыли про него и никогда не придут!
А три удара, каждый раз — после небольшого промежутка времени, томительно и грозно волновали его дом…
Добравшись до двери, Пьер Кошон задушенным голосом спросил:
— Кто?
— Жак де Ба! Откройте, мэтр Кошон!
Он узнал голос — это был слуга Жана Бургундского! Пьер Кошон трясущимися пальцами отпер замки и открыл дверь. Шум, доносившийся с улицы, сразу стал громче.
— Тсс! — приставив палец к губам, сказал гость, одетый в черное. Под его плащом сверкали доспехи. Входя, он оглянулся назад и по сторонам, где осталась окутанная мглистой ночью улица. В сиянии бледной луны Кошон успел разглядеть тонкий и косой луч шрама на левой щеке гостя; черные, как угли, его глаза. Борода и усы украшали теперь лицо вездесущей тени Жана Бургундского — они сильно изменили его наружность. Где-то совсем близко фыркнула лошадь, за ней — другая. За Жаком де Ба в темный проем дверей неуклюже нырнули еще два вооруженных человека, которых Кошон поначалу напугался. Пьеру Кошону в последние дни везде мерещилась смерть! Оба были в темных плащах и замерли, едва богослов закрыл дверь.
— Борода — это предусмотрительно, Жак, — сказал Пьер Кошон. — Шрам почти незаметен…
— Благодарю вас, мэтр Кошон… Вы готовы?
— Давно готов.
— Вы держали в руках меч, мэтр Кошон? — спросил у хозяина гость.
— Только деревянный, Жак, — развел руками богослов. — Я предпочел посвятить свою жизнь Богу.
— Ясно, — кивнул тот. — Эй, — обернулся он к спутникам. — Любого, кто приблизится к мэтру Кошону, убейте на месте. Я вам уже говорил это — повторяю еще раз.
Через пять минут Пьер Кошон запер дом, двое солдат вынесли сумки с самым ценным его добром и привязали к лошадям, что дожидались их рядом. Повозка исключалась — весь скарб пришлось бросить. Повозка означала бы бегство. На улице были еще двое солдат из отряда де Ба. Только оказавшись на мостовой, Пьер Кошон разглядел спутников, у каждого на плаще был знак — нашивка: на серебристом поле красный лев, вставший на задние лапы. Часть герба графа Арманьяка.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 111
