Ева Мария первой прилита и первой уходит. Полицейские ждут. Разговаривают. Смеются. Ева Мария прячется за деревом. Смотрит, как люди выходят из церкви. Похоронную процессию не принято фотографировать. Щелканье ее фотоаппарата напоминает пение больной птицы, но она никого не хочет упустить. У Евы Марии вновь пробуждаются подозрения, возвращается гнетущая мысль, что Стеллу мог убить кто угодно. Она хотела сказать – Лисандру. Ошиблась. Спутала. Отныне в ее представлении две эти смерти перекрывают одна другую. Та, о которой думать до того мучительно, что она не может о ней думать, и та безболезненная, которую она может мусолить часами. У дверей просит милостыню нищий, она дает ему немного денег, взамен потребовав обещание говорить каждой женщине в перчатках, что она красива, – как знать, если Алисия здесь, может, она уйдет счастливая, утешенная и примиренная сама с собой. А что, если это он? Что, если этот нищий и есть безумец, невидимый deus ex machina, затесавшийся в похоронную процессию? Ева Мария хочет, чтобы над ним зажглась красная лампочка. Висящий на шее фотоаппарат мешает ей дышать. Она хватается за дерево. Обдирает ладонь о кору. На туфли падает несколько капель. Красных. Это ее кровь. Боль не может утихнуть, пока не уйдет гнев.
Ева Мария отпивает глоток мате. На столе сложенная газета. Эстебан входит в кухню, собирается завтракать.
– Доброе утро, мама. Очень устала? – Эстебан направляется к холодильнику. – Извини, что ночью к тебе ворвался… но я увидел, что свет горит, и подумал…
Эстебан умолкает. Он смущен. Запускает руку в волосы, откидывает их сбоку, приглаживает сзади. Ева Мария смотрит на сына:
– Что ты подумал?
– Ничего.
Ева Мария отпивает глоток мате.
– Я работала.
– Я понял. У тебя сейчас много работы.
– Да.
Эстебан возится с тостером. Ева Мария встает:
– Мне пора.
Эстебан оборачивается:
– Но сегодня же суббота.
– Ну и что?
– По субботам ты не работаешь…
– Похожу по магазинам.
– По магазинам?
– Да, хочется пройтись.
– Вот и хорошо… и я с тобой, мне тоже хочется пройтись.
– Извини, мне хочется пойти одной… я… я буду покупать одежду. И тебе придется меня ждать.
– Одежду? Да я уже забыл, когда ты себе что-то покупала.
– Как видишь, всему свое время.
Ева Мария выходит из кухни. Дверь захлопывается. Эстебан оборачивается. Отодвигает занавеску. Смотрит, как Ева Мария идет по улице. Рюкзак висит у нее на одном плече. Он не видел раньше этого рюкзака. Да нет же, видел. Похоже, это рюкзак Стеллы. Эстебан смотрит, как Ева Мария садится в автобус. Он не может опомниться. В первый раз за столько лет она едет не на работу. «Как видишь, всему свое время». Эстебан улыбается. Тень автобуса проходит по его лицу. Эстебан красивый.
Ева Мария кладет рюкзак на стол. Витторио усаживается напротив:
– Как я рад вас видеть.
– А мне придется вас разочаровать: я ничего не нашла. – Ева Мария вытаскивает толстую папку. – Я прослушала все кассеты, даже самые нейтральные и самые мирные сеансы, от начала до конца, но ничего там, к сожалению, не нашла. Вероятно, чего-то я не заметила, упустила что-то, лежащее не на поверхности, ведь истолковать можно любую мелочь, а я недостаточно хорошо знаю ваших пациентов, мы уже убедились в этом на примере Алисии. Я принесла все расшифровки вам, вы единственный, кто способен разобраться в этих записях, и вы, может быть, что-то найдете… Я оставлю папку надзирателю, чтобы вы могли все спокойно проверить.
– Вот уж кому ничего оставлять не надо! Прочтут и начнут приставать с вопросами. Нет, лучше передайте через моего адвоката… Вы сказали, у вас там все расшифровки?
Ева Мария колеблется. Едва приметно. Лишь мгновение.
– Да.
Витторио соединяет ладони: его молитва услышана!
– Значит, и расшифровка сеанса Фелипе?
– Фелипе? – Ева Мария задумывается. – Того, у которого проблемы с женой?
– Можно сказать и так, вы ведь и ее принесли, да? Мне надо кое-что уточнить, позавчера ночью я вспомнил одну вещь, и с тех пор меня это не отпускает, я должен проверить, не ошибся ли.
Ева Мария открывает папку. Перебирает отпечатанные на машинке листки, их очень много. Она и в самом деле вспомнила этот сеанс – немного напряженный, но ничего такого уж страшного. Однако Витторио выглядит уверенным.
– Вам не трудно будет прочесть мне расшифровку? Читая глазами, я понимаю хуже, чем на слух. Только ничего не пропускайте, я хочу услышать все от первого до последнего слова.
Ева Мария начинает читать. Витторио закрывает глаза. Перед ним встает лицо Фелипе. И его тело. И его жесты. В точности так, как бывало, когда он по вечерам в одиночестве прослушивал записи у себя в кабинете. Витторио машинально округляет руку так, словно держит бокал – бокал с коньяком… хотя он и думать не думает о коньяке. Все его внимание сосредоточено только на голосе Евы Марии.
ФЕЛИПЕ
ВИТТОРИО
Добрый день, Фелипе.
ФЕЛИПЕ
Добрый день.
ВИТТОРИО
Мне показалось или вы и впрямь чем-то огорчены?
ФЕЛИПЕ
Как говорил Борхес, «только “джентльмены” могут посвящать себя делу, сулящему проигрыш»[12]. Мы опять поссорились.
ВИТТОРИО
С женой?
ФЕЛИПЕ
Ну а с кем еще я, по-вашему, мог поссориться?
ВИТТОРИО
Из-за чего?
ФЕЛИПЕ
Из-за всего! Нам ничего не стоит поссориться, она всегда найдет чем меня попрекнуть.
ВИТТОРИО
Но из-за чего произошла эта последняя ссора?
ФЕЛИПЕ
Говорю вам, даже не помню, с чего на этот раз началось. Могу сказать только, что закончилось как всегда. Заканчивается всегда одинаково.
ВИТТОРИО
И как же?
ФЕЛИПЕ
Она начинает плакать, кричать и оскорблять меня.
ВИТТОРИО
А вы что делаете?
ФЕЛИПЕ
Ничего. Ухожу в кабинет и жду, пока у нее это пройдет. Все равно тут ничего нельзя сделать.
ВИТТОРИО
Если, по-вашему, жена напрасно вас обвиняет, может, стоило бы с ней поговорить? Надо же защищаться.
