Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
Что касается свидетеля этой необыкновенной сцены, то он понял слова своего монарха по-другому. Они не показались ему выражением чрезмерной уверенности в своем предназначении, но свидетельством большого различия, которое Наполеон видел между размахом своего гения и политикой кардинала.
Душа Наполеона была не свободна от суеверий, но его интеллект был слишком сильным и слишком просвещенным, чтобы позволить столь значительным событиям зависеть от слабости. Одна великая тревога владела им; это была идея той самой смерти, которой он часто бравировал. Он предчувствовал беду и боялся, что, когда его не станет, Французская империя, величайший памятник столь многих трудов и побед, будет разделена на части.
«Русский император, — сказал Наполеон, — единственный монарх, который давит на вершину этого колоссального здания». Молодой и полный вдохновения соперник становится всё сильнее, в то время как он переживает период заката. Ему казалось, что Александр, находясь на берегах Немана, только и ждет сообщения о его смерти, чтобы овладеть скипетром Европы, выхватив его из рук слабого наследника. Когда вся Италия, Швейцария, Австрия, Пруссия и вся Германия маршируют под его знаменами, почему он должен медлить и не предупредить опасность, почему он не должен консолидировать структуру Великой империи и не отбросить Александра и русское владычество, которое будет ослаблено потерей Польши, за Борисфен[13]?
Такими были его мысли, которыми он делился по секрету; они, несомненно, определяли истинные мотивы ужасной войны. Что касается его желания скорее ее начать, то эта торопливость зависела от ощущения приближающейся смерти. Едкая желчь будто проникала в его кровь — он считал ее причиной своей вспыльчивости («Без этого, — добавлял он, — битвы не выигрываются».) — и разрушала его тело.
Глубокое знание устройства и тайн человеческого организма, вероятно, поможет нам понять, не было ли его скрытое заболевание одной из причин неустанной активности, которая ускорила ход событий и стала причиной его возвышения и падения.
Этот внутренний враг всё больше напоминал о себе болями и сильными спазмами желудка. Еще в 1806 году в Варшаве во время одного из мучительных кризисов Наполеон воскликнул[14], что умрет преждевременно от той же болезни, что и его отец.
Недолгая верховая езда во время охоты и самый медленный аллюр утомляли его: как он мог выдерживать долгие путешествия, быстрые и интенсивные перемещения перед боями? Когда большинство людей из его окружения считало, что в Россию его влекут громадные амбиции, не знающий покоя дух и любовь к войне, он в одиночестве оценивал ужасающую ответственность предприятия и, движимый необходимостью, обретал решимость лишь после мучительных колебаний.
Наконец, на аудиенции в августе 1811 года, находясь перед лицом всех послов Европы, он решительно высказался; но взрыв негодования, который был предзнаменованием войны, на самом деле являлся еще одним доказательством его нежелания начать ее. Возможно, что поражение, которое русские только что потерпели при Рущуке, дало ему надежды; вероятно, он вообразил, что может с помощью угроз остановить приготовления Александра.
Он обратился к князю Куракину. Когда посол заявил о мирных намерениях своего повелителя, Наполеон прервал его: «Нет, — воскликнул он, — ваш повелитель хочет войны; я знаю от своих генералов, что русская армия спешит в направлении Немана! Император Александр лжет и обводит вокруг пальца всех моих послов!» Затем, найдя Коленкура, он быстро пересек зал и с силой бросил ему вызов: «Да, и вы тоже стали русским: вас пленил император Александр». Герцог твердо ответил: «Да, сир, потому что считаю, что в душе он француз». Наполеон ничего не ответил, однако впоследствии стал относиться к этому сановнику холодно, но не прогонял его: он даже несколько раз пытался с помощью новых доводов и обычных ласк убедить его, но безуспешно, — тот всегда оставался непоколебимым, готовым ему служить, не одобряя при этом цели, которой служит.
Глава IV
В то время как природный темперамент Наполеона, его положение и обстоятельства подстегивали его желание приблизить начало конфликта, он испытывал трудности, которые скрывал. Тысяча восемьсот одиннадцатый год прошел в разговорах о мире и приготовлениях к войне. Тысяча восемьсот двенадцатый год лишь начался, а на горизонте уже сгустились тучи. Наши армии в Испании терпели неудачи; Сьюдад-Родриго был взят англичанами (19 января 1812 года); споры Наполеона с папой стали только острее; Кутузов разбил турецкую армию на Дунае (8 декабря 1811 года); Франция была озабочена добыванием средств к существованию; короче говоря, казалось, что всё отвлекает внимание Наполеона от России, и оно должно было сосредоточиться на Франции; однако он, далеко не слепой в своих суждениях, увидел в этих противоречиях признаки всегда верной ему удачи.
Бывало, особенно длинными зимними ночами, когда люди предаются размышлениям больше обычного, что его звезда будто особенно ярко ему светила, наделяя даром предвидения; она явила ему гениев покоренных народов, молчаливо ожидающих часа мщения; опасности, с которыми ему предстояло столкнуться, и те, которые остались позади, даже в его собственной семье: что перепись населения Империи столь же обманчива, как бюллетени его армии, — не численно, а в отношении реальной силы, — мужчины, постаревшие от времени и войны, дети, но мало людей в расцвете сил. Где они? Слезы жен, крики матерей будут ответом! Печально поклонившиеся земле, которая без них останется невозделанной, они проклинают бич войны, то есть его!
Тем не менее он собирался напасть на Россию, не подчинив Испанию, забыв максиму, на которую часто ссылался как на принцип и пример: никогда не наносить удары одновременно в двух местах, но только в одном месте и всегда массированно. По какой причине он отказался от превосходного, хотя и не определенного, положения и бросился туда, где малейшее препятствие могло всё разрушить и каждая неудача могла стать решающей?
В то время никакая продиктовавшая положением необходимость и никакие соображения себялюбия не могли побудить Наполеона оспорить собственные доводы. Поэтому он стал задумчивым и взволнованным. Он собирал отчеты о фактическом состоянии европейских правительств, приказал подготовить точные и исчерпывающие записки на этот счет, а затем погрузился в их чтение: его волнение возрастало, для него всякая нерешительность была наказанием.
Его часто видели полулежащим на софе, где он по несколько часов пребывал в состоянии глубокого размышления; иногда он вскакивал, судорожно и с восклицаниями.
Воображая, что услышал свое имя, он кричал: «Кто звал меня?» Затем поднимался, ходил торопливыми шагами и, наконец, добавлял: «Нет! Несомненно, ничто пока в достаточной степени не созрело вокруг меня, даже в моей собственной семье, чтобы согласиться на такую отдаленную войну. Ее нужно отсрочить на три года!» И тут же спешно диктовал проект детальной ноты, с помощью которой император Австрии, его зять, должен был действовать как посредник между Россией, Англией и Францией.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
