Действительно, в ряде подразделений офицеры и унтер-офицеры проявляли заботу о том, чтобы создать арестантам сносные условия существования. Причины «заботы» могли крыться как в личных характеристиках, так и в чисто военных задачах. Так, например, во время визита военного судьи полковника Тома в ФГА-7, его командиру майору Кноблоху был сделан упрек: «Ваше штрафное подразделение больше напоминает летний загородный пансионат, где иногда трудятся». Майор Кноблох набрался смелости отвергнуть обвинение как принципиально не соответствующее действительности: «Арестант из рядов Вермахта непременно должен сохранять свою физическую форму». Но подобные установки были характерны отнюдь не для всех командиров ФГА.
Попытаемся все-таки ответить на вопрос: до какой степени ФГА и ФСЛ соответствовали концентрационным лагерям? Надо отметить, что персонал ФГА не проявлял столь вопиющего презрения к человеческой жизни, как это делали эсэсовцы в концентрационных лагерях и конвоиры в штрафных лагерях. Позволю себе процитировать Франца Зайдлера: «Жизнь в полевых арестантских подразделениях была намного сноснее, чем в штрафных лагерях». При этом важную роль играло то обстоятельство, что в ФГА, которые считались военными подразделениями, арестанты не испытывали на себе такого презрения, как заключенные штрафных лагерей, которым был вынесен приговор как «военным вредителям». Если в ФГА, с точки зрения нацистов, находились «нарушители», которые должны были искупить свою вину, то в лагерях пребывали «предатели», которых надо было по мере возможности «упразднить». Прибегая к жаргону тех времен, можно сказать, что в лагеря направляли «врагов народного сообщества».[7]
Так что отчасти параллели между полевыми арестантскими подразделениями и штрафными лагерями, как предполагавшимися «концентрационными лагерями Вермахта», оправданны. Однако до сих пор еще не дан четкий ответ на вопрос об эффективности полевых арестантских отделений с военной точки зрения. Также интересным является уровень общей профилактики и предупреждения дисциплинарных нарушений. Имеющиеся* источники и документы показывают совершенно противоречивую картину. Приведем несколько фрагментов. В сообщении из ФГА-3 от 1 августа 1942 года о военной эффективности говорилось следующее: «В течение июля все четыре имеющиеся в распоряжении роты в составе 120 человек находились почти на самой передовой. Они занимались единственной работой, которая заключалась в том, что они возводили некоторое подобие гати для 218-й пехотной дивизии. Собственно работа состояла в том, чтобы отпиливать стволы деревьев, а затем переносить их к дороге. Это делалось потому, что повсюду была болотистая почва. За рабочую неделю в семь дней этими 120 мужчинами было отпилено и уложено от 7331 до 9527 бревен, что приблизительно соответствует 5 километрам гати. Так как работы совершались в болотах, топях или на участках с мягкой глиной, то стволы приходилось доставлять из леса. Надо сказать, что работа арестантов была весьма производительной. Отдельно хотелось бы выделить 16 человек из группы по разминированию. Ранения и гибель от взрывов стали в ней почти естественным делом. Однако все обработанные территории оказались абсолютно чистыми от мин».
На военную эффективность ФГА указывает также тот факт, что в конце 1942 года можно было столкнуться со случаями вооружения отдельных полевых арестантских подразделений. Впрочем, число вооруженных арестантов было невелико. В памятке Верховного командования сухопутных войск от 20 октября 1942 года говорилось: «Подразделения для выполнения поставленных задач в отдельных исключительных случаях могут вооружаться. Арестанты могут получить оружие в руки лишь под надзором уставного персонала. Оружие в данном случае предназначалось лишь для отражения атак противника». Или, например, командованием 18-й армии 27 января 1943 года был издан приказ, что в ФГА-4 и 6 должен иметься хотя бы один вооруженный взвод. В зависимости от результатов данного опыта, предусмотреть возможность расширения вооруженной единицы до размера роты».
Подобное развитие событий кажется вполне возможным. Особенно если принять в расчет тяжелые оборонительные бои, которые вел Вермахт в августе 1944 года. В «Истории 24-й пехотной дивизии» есть упоминание о «вооруженных арестантах»: «Вооруженная рота этого подразделения оказалась весьма надежной».
Совершенно другое впечатление на Вернера Краусса произвел форт Торгау: «В секретных рапортах относительно ФГА, которые мне удалось прочесть в канцелярии, преобладали жалобы на то, что содержание арестантов — это только трата провианта, что, с военной точки зрения, от них нет никакого толка. Это объяснялось пораженческими настроениями, царившими среди арестантов. Говорилось, что все полевые арестантские подразделения, включая уставной персонал, только и думают, как бы перейти на сторону противника, что это уже было с ФГА-19. В форте было множество арестантов из ФГА, которые были схвачены при попытке перейти за линию фронта». Другое, не менее противоречивое свидетельство приводится в серии статей Хорста Войта, которые посвящены «Особым подразделениям и испытанию на фронте»: «Кроме всего прочего, полевое арестантское подразделение 19 неоднократно получало поощрения и благодарности от командования дивизии во время тяжелых оборонительных боев в Северной России и Прибалтике».
В «Истории 30-й пехотной дивизии» говорилось о боевом применении ФГА весной 1944 года: «Удручающим является использование арестантов в нашей дивизии. Среди арестантов множество разжалованных чинов. Теперь здесь они должны выполнять работы по расчистке территории в непосредственной близости от линии фронта. В частности, им предоставляют горы разлагающихся тел павших в предшествующих боях. Они выполняют свою работу молча. Они молчат, даже если есть возможность поговорить — разговор с арестантами запрещен. Их конвоиры очень жестоки, хотя, с другой стороны, они приходят в радостное возбуждение, когда им приходится направляться к линии фронта».
В то время как в большинстве материалов бытует мнение об общепрофилактическом использовании ФГА, то часть очевидцев отрицает подобную возможность. Так, например, офицер Карл Зигфрид Бадер свидетельствовал, что арестантам не делали даже особых предупреждений: «Никто не испугался, когда узнал, что их собирались послать на поле боя без оружия. А ведь они знали, что без оружия солдатская жизнь не стоит ломаного гроша. Они знали, что разоруженное подразделение в условиях реальной опасности по понятным причинам не сможет дать отпор противнику». По этой причине Бадер говорил о «провале затеи создания ФГА», хотя эти подразделения продолжали существовать до самого окончания войны. Для него «полевое исполнение наказания было самой большой неудачей». При этом он специально указывает, что самолично не был знаком с «полевым исполнением», однако позволяет себе подчеркнуть: «То, что я сообщаю, является единодушным мнением многих людей, которые служили офицерами в арестантских командах, а стало быть, имели возможность лично наблюдать. Эти наблюдения подтверждались многочисленными арестантами ФГА». По его мнению, на передовой безоружная служба была практически невозможна. «Ни один командир дивизии не мог быть рад наличию в его части подразделения, состоявшего из ненадежных людей. Если честно, то никто бы не сделал из них воинскую единицу. Даже если от случая к случаю они могли бы оказывать некие рабочие услуги, то они все равно были весьма ограниченны. При отступлении, которое началось после Сталинграда, а закончилось крушением Восточного фронта, каждый раз оказывалось, что ФГА никому не помогали, а только мешались под ногами. Неоднократно их просто оставляли там, где они базировались. Командир ФГА должен был сам думать, как пробиться к линии фронта. О том, что дела обстояли именно подобным образом, говорит факт бесследного исчезновения нескольких ФГА, которые в суматохе отступления, видимо, не смогли без оружия самостоятельно пробиться. Люди без оружия на передовой были слишком большой обузой. Подумайте сами: неужели ненадежные солдаты, недовольные службой, провиантом, плохим обращением с ними, могли оказаться на передовой? Опасность перехода на сторону противника была настолько велика, что использование ФГА было скорее на руку противнику, а не собственной части Вермахта! В самом деле, многочисленные арестанты перекинулись в лагерь противника, вольно или невольно выдав врагу информацию о настроениях на передовой, тем самым оказав ему помощь».
