Преодолев свалку, устроенную якобы Шариком, я пробрался внутрь, врубив свет еще одним выключателем (Бондарь почему-то этого не сделал). Обнаружил в углу коробки с тушенкой «Армейская», показавшиеся мне знакомыми. Точно! Вот и моя дырка — это когда верхняя коробка была нанизана на ножку табуретки. Ха-ха! Налицо деловая связь между нашей мафией и местной?..
Поскорее вернулся ко входу, выключив «лишний» свет, и — вовремя. Явился Бондарь. Он как бы уменьшился в размерах, потому что вместе с ним взглянуть на бардак пришел сам Гоменский.
— А ты чего здесь? — увидел начальник отделения меня.
— Хотели прибраться на складе, а тут… — развел я руками. Гоменский не поверил, что мы с кладовщиком так сдружились за короткий срок.
— Бондарь! Ты давай, не командуй тут! Кому где работать, решаю я, понял?
— Так точно.
— Как собаку не заметили?
— Не могу знать, товарищ майор!
— Не можешь? Плохо, что не можешь. Ладно, я скажу зампотылу, что ревизия откладывается… до после обеда. До после обеда, ясно? Наводи порядок! Сам! Пойдем, Смелков…
На дорожке возле морга Гоменский приметил Саню Курносова с метлой в руках. Госпиталь — не жилой квартал, с ритма тут сбивать некого, но майор все-таки высказал недовольство:
— Курносов, ты чего один?
Я подумал, в силу своего прежнего занятия, что это землекопов бывает несколько — два, полтора (как посчитать), а дворники обычно и работают поодиночке, чему удивляться? Курносов ничего не успел ответить, но по лицу было видно — почувствовал себя виноватым. Вот что делает с людьми учебка…
— Я же сказал Латусю: несколько человек… — Гоменский посмотрел на меня:
— Говоришь, все умеешь?
— Какой же студент не работал дворником! — молодцевато ответил ему.
— Тогда вернись, пожалуйста, к Бондарю, пусть выдаст еще одну метлу, ведро, совок.
— Есть.
Заходя к «захоронению монгольского завоевателя» с тыла, услышал голоса и замедлил шаги, прислушиваясь:
— …Зачем ты с верхнего яруса все сбросил? Собака, по-твоему, летать умеет, что ли? — спрашивал чей-то резкий, неприятный голос. Я мысленно согласился со спрашивающим. Собаки если и летают, то обычно низко. Поручик Ржевский считал — к дождю… А с крыльями — это конь. Он еще бывает педальный, в пальто… Иной человек врет, как сивый мерин. Например, Бондарь. Второй голос принадлежал ему. Он возражал:
— Да кто присматриваться будет? Хотел кучу на входе соорудить побольше, чтобы внутрь не сунулись.
Получив подтверждение своей догадке, я вынужден был признать при этом, что не один такой наблюдательный. Собеседник Бондаря тоже вот заметил несуразность. Им оказался Назар. Мое внезапное появление заставило обоих — и Назара и Бондаря — резко замолчать, как уже было однажды. Первую секунду они глядели на меня с испугом. Их явно волновало, что я успел услышать?
Однако у Назара испуг тут же трансформировался в гнев старослужащего:
— Так! Тебе чего здесь надо?
Я перевел взгляд с него на Бондаря и сказал:
— Одну метлу, одну лопату, одно ведро по приказу Гоменского. Дорожку буду мести, однако.
Бондарь тяжело вздохнул от того, что требуется идти к другому складу. Это же какой труд! Отпирать, запирать…
— Дай ему, что просит, — сказал Назар лентяю. Бондарь, кажется, уже придумывал, какую отмазку слепить, чтобы я нашел все сам, без него.
— Пойдем, — сказал он мне. Выдав, что надо, крикнул вдогонку:
— Сюда можешь не возвращать! Робинзону в каптерку отдай. Я понял, кого он имеет в виду. Может, так и сделал бы, да заметил в конце уборки, как к складу подъехала «буханка». Я не я, если служивые не запихивают сейчас в нее те коробочки, что нашлись под дальней стеной, чтобы толкнуть налево! — подумал. Очень хотелось проверить, дабы довести свою разведку до конца. Но не тут-то было. Теперь жулики выставили охранение. Перед воротами меня встретил Бондарь:
— Ты чего опять приперся?
— Инструмент вернуть.
— Тебе куда сказали отнести?
— Авинзона нет, каптерка закрыта. Сопрут — с меня спрос будет, — с ходу придумал я.
— Чего тут? — из-за угла вышел Назар.
— Да вот, инструмент принес. Говорит, каптерщик где-то шляется.
— Ну, забери у него все, и пусть проваливает!
Назар посмотрел на меня угрожающе. Сделать еще несколько шагов, чтобы увидеть, что грузят в «уазик», не представлялось возможным. Пришлось ретироваться.
Возвращаясь, увидел на крыльце Авинзона, которого только что оболгали, будто шляется, неизвестно где, и Диму-сифилитика. Вместе проводили взглядом Люцию, проносящую мимо нас в отделение загадочную улыбку на лице. В сердце мое кольнула игла.
«Интересно, чего она такая веселая ходит? — подумалось. — Смерть Ромы ее не тронула? Он же вроде как за ней ухаживал. Возможно, даже предложение сделал?» Это, кстати, мне и требовалось выяснить в первую очередь.
— Видал? — спросил меня Дима со скабрезной улыбочкой. — Ух, я бы ей!..
Паренек он был малахольный, мне хотелось с ним шутить:
— О господи, Дима! Ты все никак не угомонишься! На твоем месте у меня бы уже сифилофобия развилась вкупе с женоненавистничеством! Слава богу, конечно, что я не на твоем месте… — оговорился я.
— Бомба дважды в одно место не падает! — нашлась жертва «бракованного станка».
— Ты секс-бомбу имеешь в виду? — уточнил я.
— Она может, — с видом знатока вставил Авинзон, блестя глазами так живо, словно был пилотом бомбардировщика.
— И бьет по одному месту, — добавил я. — Ну, ты знаешь, — напомнил Диме.
Заниматься болтологией для поднятия настроения — нормальное дело. Можно было б долго еще упражняться, но на крыльце вдруг вновь появилась наша красавица. На ее лице теперь не было улыбки. Можно сказать, на ней вообще лица не было… Ни на кого не глядя, девушка прошла прямиком к зданию напротив. «Только что узнала», — догадался я. Собеседники мои, смотревшие лишь на ее ноги, даже не заметили перемены в настроении. Они ушли в отделение, а я остался дожидаться развязки.
Люция появилась через некоторое время на пороге морга в сопровождении знакомого прапорщика. Тот поддерживал ее под руку. Она высвободилась, сделав жест, мол, ничего, сама… Прапорщик, кажется, не был в этом уверен, но подчинился.
Хоть дорожка, по которой шагала Люция обратно к отделению, была тщательно подметена мной лично, запнуться было не обо что, это не спасло. Не дойдя до меня, по-прежнему стоящего на крыльце, меня при этом не видя, Люция стала заваливаться на бок. Я успел поймать ее. Нет, красиво, как в кино, не получилось. Просто схватил ее под мышки, прижал к себе, ноги у девушки подкосились, она повисла, как тряпичная кукла. От морга к нам бежал прапорщик. Я, однако, нашелся раньше: наклонив ее, будто исполнял фигуру танго, поддел под колени, подхватил на руки. Небесный образ, однако, обретя плоть, оказался тяжелым. Вдруг накатило неуместное желание! На моей руке лежали те ножки, которые жгло взглядом все отделение Гоменского. Сам не знаешь до поры до времени всей меры собственной испорченности!
