– Милое платьице, – говорит она.
– Триз,[24]– говорю я (так мы ее звали, когда были маленькие, обычно таким же жалобным голоском, прося купить мороженого, или комикс, или еще чего-нибудь, и она обычно отвечала: «Вы знаете, деньги не растут на Триз», – но потом все равно покупала).
Жалобный голосок был вызван тем, что ее «милое платьице» вовсе не было таким невинным замечанием, каким могло показаться. Тереза знала, что кроется за этим платьем, – она знала всю мою историю, историю моей жизни. И чтобы я не забывала ее, она хотела привлечь мое внимание к платью. Она знала все главы в книге Эда и не хотела, чтобы просто из-за текущего момента, пока пишу сегодняшнюю страницу, я забыла про все остальные.
Что приводит меня к истории платья, и, пожалуй, сейчас неплохой момент, чтобы обратиться к шагу четвертому в моем руководстве «Как заполучить мужа». Шаг четвертый: на свое второе свидание явитесь в общественное место в слишком большой для вас мужской пижаме и с растрепанными волосами.
Впрочем, сначала проведите ночь, скорбя о женщине, с которой никогда не были знакомы и которая хорошо смотрелась в по-детски розовом. Омойте свое лицо, чтобы побледнело, как у мужчины, слезами по девушке, вышедшей замуж за принца и навсегда задувшей огонек счастья в своей жизни.
Видите ли, в старые времена была Золушка – она перехватила у своих безобразных сестер свадебный букет лишь после того, как долго страдала, выгребала золу, жила в страшно неблагополучной семье и несколько раз с трудом добиралась домой заполночь. Она показала нам, что, только отыскав свое истинное естество, можно обрести вечный союз со своей истинной парой.
Но Золушка вышла из моды – отчасти это касается и моей экипировки, – теперь вместо Золушки у нас принцесса Диана. Диана все вывернула наизнанку. Сначала получила шикарное платье и принца и только потом выгребла на нас свою золу. Тем самым продемонстрировала всем, кто неправильно понимал Золушку (или видел только мультфильм Диснея), что ни сказочная свадьба, ни роскошные ноги, ни прекрасный принц не принесут тебе собственно любви. Еще раз доказала, что самая глубокая духовная максима нашего времени – «бесплатных обедов не бывает».
И вот – вы идете в Кенсингтонский дворец, где возлагают цветы. Идете туда, потому что это историческое место. Исторически-истерическое. Идете, чтобы потом рассказать об этом своим детям. Это повод, потому что, видите ли, на самом деле вы весьма далеки от восхищения Дианой, то есть не уверены, позволено ли вам восхищаться Дианой и в то же время быть персоной, читающей широкие газетные страницы или собирающейся их читать, все равно даже если вы не часто это делаете, поскольку слишком заняты, читая про Диану в журнале «Хэлло».
Подходя к Кенсингтонскому дворцу, вы обнаруживаете, что незнакомые люди разговаривают друг с другом. Удивительно. Напоминает Британию во время войны. Вы знакомитесь с молодой женщиной из Лидса, делающей из цветов и свечей мандалу (это ее слово) по Диане. По лицу ее текут слезы. Глубина ее горя наводит вас на мысль, что, возможно, ее мать тоже погибла в автокатастрофе, но, когда вы спрашиваете, выясняется, что ее мать совершенно здорова и проживает в Шеффилде, – отчего, собственно, вашей подруге по мандале и пришлось переехать в Лидс: чтобы быть подальше от нее.
Это ночь длинных теней – слепящие телевизионные юпитеры придают каждой стоящей фигуре двадцатифутовую зловещую черную тень, а телевизионные фургоны выстроились вдоль улицы, выставив свои спутниковые тарелки, как разинутые рты, и вещают нам о том, что мы собрались вместе на этой маленькой планете в этот день, когда случилось нечто, напомнившее нам, что мы не участвуем в шоу. Случилось нечто, заставившее нас на мгновение оглянуться и подумать: вот мы собрались здесь и… Эй! – ну и что?
В этой оргии цветов, свечей и слез ты приходишь к убеждению, что Диана была святой – современной святой. Святой заступницей любительниц потрахаться на стороне, хотя и выглядела как сама невинность. А это не простая штука – быть святой заступницей, поскольку в наши дни на этом поприще невероятная конкуренция.
Но самое удивительное: вас не покидает мучительное чувство, что если бы вы каким-то образом пробыли подольше на том балу, если бы не легли спать и, еще того хуже, не уснули, то могли бы предотвратить эту трагедию. Не то чтобы вы мнили себя богом или чем-то таким – просто вы забываете, что вы не бог. И продолжаете думать обо всех бедных детках – о бедных детках.
Вы не уходите из Кенсингтонского дворца до пяти утра, когда уже светает. Наконец решаете уйти и заваливаетесь к Маку, так как это позволяет вам лишний час поспать. Вы спите, как вам кажется, минут двадцать, пока кто-то не начинает с визгом сверлить вам барабанную перепонку. Это звонят в дверь.
Снова и снова. Вы должны прекратить эту пытку и со слипающимися глазами, ничего не видя, направляетесь к входной двери, как лунатик, путаясь в просторной хозяйской пижаме. И, вся растрепанная, открываете дверь своему будущему мужу.
Он отскакивает с подобием вежливой улыбки, которую нацепил с тех пор, как потерпел фиаско со своим «Я не хочу заниматься с вами сексом». Она длится не долее одной секунды, а потом он просто скалит зубы. Это очень заразительно, и вы тоже ухмыляетесь, а потом начинаете хихикать, и он тоже, и вы вместе какое-то время ничего не можете поделать, хихиканье перерастает в неудержимое веселье, и вы выходите за дверь, чтобы было больше места сотрясаться от хохота, и говорите:
– Не могу поверить, что Диана погибла! – и вдруг понимаете, насколько тонка грань между воем от смеха и рыданиями. Что и прерывает смех.
– Тебе надо позавтракать, – говорит он. Вы поворачиваетесь к двери, чтобы добраться до необходимых вам приспособлений для приведения себя в порядок, и вдруг обнаруживаете, что дверь захлопнулась. Таким образом, вы оказываетесь в местном кафе в упомянутом выше растрепанном состоянии и извиняющимся тоном бубните: «Видишь ли, дело не столько в ней, она просто символ – наша внутренняя принцесса» (позаимствовано у Флоры). А также: «Это все из-за детей, мне очень жалко детей».
Он берет свой мобильный телефон и кладет на стол между своими печеными бобами и вашими сосисками.
– Тебе нужно позвонить маме, – говорит он. Я смотрю на него.
– Моя мама умерла.
Он бледнеет.
– Не беспокойся, – говорю я. – Давным-давно.
– А, – говорит он.
– Она разбилась на самолете. Вместе с папой.
– А, – снова говорит он. – Разбились на самолете? Сколько тебе тогда было?
– Двенадцать, – говорю я.
Возникает небольшая пауза, и мы оба слышим, как монетка упала наконец в автомат. Монетка летела тысячу миль.
Потом я встала, пошла в сортир и долго там плакала. Вы, наверное, думаете, что такое невозможно: я всю ночь думала о смерти Дианы, и до меня не доходило, что я сама сходным образом потеряла родителей, – но это возможно, потому что так оно и было. Я не говорю, что не понимала этого умом – но сердцем этого не понимала.
