— Идет и, как всегда, ничего вокруг себя не видит, — заговорил он, как будто они только вчера расстались и были просто хорошо знакомы друг с другом.
— Здравствуй, Борис, — сдержанно проговорила Женя.
— Ты куда? К отцу? — продолжал тот, нимало не смущенный ее холодностью.
— Да. Поедем сегодня на дачу…
— Вот это правильно! — еще больше оживился Борис. — Я теперь все время за городом живу. Такой дом себе отгрохал — ты бы видела! Сауна, бассейн, бильярд, зимний сад. Красота! А летом вообще как в раю. У меня же пацаны родились, близнецы! Классные ребята! Но похожи друг на друга как две капли воды. Зулька и то не всегда их различает.
— Поздравляю, — вежливо улыбнулась Женя.
Она смотрела на него, располневшего, шумного, довольного жизнью, и ничто — ничто! — не отзывалось в ее сердце ни печалью, ни болью, ни гневом. Это было ее прошлое, от которого в душе остались одни воспоминания. Борис вдруг спохватился и заботливо поинтересовался;
— Ну а ты как живешь, Женечка?
— Спасибо, — поблагодарила Женя, — хорошо живу.
— А вот выглядишь неважно, — по-отечески попенял ей бывший супруг. — Осунулась, побледнела, круги под глазами. Надо побольше бывать на свежем воздухе, заняться спортом. Вот Зулька у меня…
«Да он полный идиот!» — подумала Женя, а вслух сказала:
— Это от токсикоза. Вообще-то я выгляжу неплохо.
— От токсикоза? — поперхнулся Борис. — Ты что, беременна? Ты замуж вышла?
— Еще как вышла! — со значением проговорила Женя. — Ну все, пока! А то меня родители ждут.
Она помахала рукой и скрылась в дверях офиса, а он так и остался стоять возле своего джипа, глядя ей вслед с глупой улыбкой.
Теперь она освободилась от него окончательно.
Вечером на даче Женя никому не стала морочить голову своими проблемами.
После ужина собрались у камина, как делали это тысячу раз, сколько она себя помнила: старики, еще бодрые, крепкие, родители и она, Женя. Потрескивали дрова, тихо постукивали по стеклу ветки разросшейся сирени, мерцал экран телевизора. Смотрели новости, перебрасываясь редкими фразами, и просто отдыхали, наслаждаясь близостью друг друга.
Вопросов Жене никто не задавал, хотя все знали, что она собирается сообщить им что-то важное. И Женя ловила на себе эти быстрые тревожные взгляды самых дорогих ее сердцу людей.
Она рано ушла в свою комнату, сославшись на усталость. Открыла форточку, впуская холодный густой воздух, нырнула под теплое одеяло, открыла книгу. Как она любила этот волшебный час перед сном, когда можно отгородиться от всего мира световым кругом торшера и читать, читать, пока не начнут слипаться глаза.
Но сегодня читать не хотелось. Женя выключила свет и свернулась калачиком, вслушиваясь в глубокую тишину, нарушаемую изредка порывом ветра, шлепком оборвавшейся с крыши капли и тихими скрипами и шорохами большого деревянного дома, который жил своей ночной таинственной жизнью.
Утро наступило морозное, ясное. Деревья и кусты, каждая веточка, каждая былинка опушились белоснежным нарядом, и долгожданное осеннее — уже почти зимнее — солнце зажгло этот дивный убор мириадами сверкающих искр.
И на фоне этой царственной красоты и сияния, на залитой светом террасе во время позднего завтрака, когда весь мир казался исполненным праздника и покоя, Женя сообщила родным, что ждет ребенка. И ошеломляющая эта новость так и была воспринята — как праздник и великая Божья благодать.
И только Анна Вениаминовна осторожно спросила:
— Женечка, а кто же отец?
— Очень хороший, красивый, умный и достойный человек. Но о ребенке он ничего не знает и не узнает никогда, — спокойно ответила Женя.
24
Приближался Новый год, и Москва оделась в яркий елочный наряд. Все вокруг сверкало, и в воздухе разлилось сказочное ожидание чуда.
Женя украшала елку, и время от времени наклонялась и вдыхала терпкий лесной аромат. Она посмотрела в окно, забранное морозной узорчатой рамкой, и увидела, как к дверям салона подъехал огромный черный джип и из него вышел безмолвный Танькин обожатель в потертых джинсах.
«А мне он нравится, — подумала Женя. — У него лицо хорошее и глаза, и… вообще».
Она подошла к стойке администратора одновременно с посетителем и сказала:
— Здравствуйте! Как ваша фамилия?
— Ильин, — ответил тот неожиданно низким приятным голосом. — Я записан к Карташовой на двенадцать.
— Проходите, пожалуйста, — приветливо повела рукой Женя и подумала, что, наверное, он и правда водитель — усталый, слегка помятый, и машина вся заляпана грязью — отвез шефа, а сам в парикмахерскую…
Николай Ильин был потомственным дворянином Бог знает в каком колене. Сразу после Октябрьской революции его семья выехала в Германию и там осела, бережно сохраняя традиции и уклад русской жизни. И дед, и отец, и сам он, Николенька, родились в Майнце. Младший Ильин получил два высших образования в Германии и Англии, в обеих странах имел свои процветающие фирмы, работающие в сфере высоких технологий, а с некоторых пор утвердился и в России, в Санкт-Петербурге.
Он выкупил старый двухэтажный особняк своих предков и отреставрировал его, оборудовав на первом этаже офис, а на втором — холостяцкую квартиру.
В Москве приходилось бывать часто. И в один из таких визитов, направляясь к припаркованной неподалеку машине, он увидел через огромное ярко освещенное окно парикмахерского салона девушку своей мечты и остолбенел — так она была прекрасна.
Оправившись от шока, Ильин решительно распахнул двери салона и направился к стойке администратора.
— Я записан на восемнадцать часов к этому мастеру, — указал он на Татьяну.
— К Карташовой? Как ваша фамилия?
— Ильин.
— Странно, но вас нет в журнале, — удивилась администратор.
— Этого не может быть! Я сам звонил… Мне просто необходимо сегодня быть в форме. Это для меня очень важно, — загорячился Ильин.
— Да вы не волнуйтесь. Она вас пострижет. У нее на сегодня все равно больше никого нет. Вы подождите, сейчас она закончит. Хотите чашечку кофе?
— Хочу, — сказал Николенька неожиданно севшим голосом и откашлялся.
Но голос так и отказался ему служить, и на вопрос Татьяны «что будем делать?» он ответил так невнятно и невразумительно, что она, с сожалением запустив руки в его густую шевелюру и приводя его тем самым в состояние полного анабиоза, взяла машинку и — желание клиента закон! — обрила его почти «под ноль».
С тех самых пор Ильин носил эту короткую стрижку и раз в две недели приезжал из Питера в Москву на прием к своему мастеру Татьяне Карташовой.
За все это время, кроме «здравствуйте» и «спасибо», он, пожалуй, не произнес ни одного слова. Но на сей раз Ильин собирался нарушить затянувшееся молчание.
