— Если тебе нравится Алекс, ты можешь выйти за него… хоть я и не понимаю, зачем выходить за такого зануду, — сказала Эмили, неловко переминаясь в центре комнаты, пока Пруденс вынимала шпильки из своей высокой прически. — Он вот уже второй раз за полгода заставляет женщину, вверенную его опеке, выходить замуж.
— Мадлен хотела выйти за Фергюсона, насколько я помню, — сказала Пруденс, ссыпая шпильки на маленькое керамическое блюдце, стоящее на туалетном столике. — Судя по тому, что я видела в библиотеке, ты и Карнэч отлично притретесь друг к другу. «Притретесь» тут самое верное слово.
На миг, когда Пруденс улыбнулась своей шутке, Эмили показалось, что между ними все как прежде. Но затем Пруденс вспомнила, что натворила Эмили, и улыбка исчезла.
Эмили переплела пальцы. Костяшки щелкнули в тишине, словно ломающиеся сосульки.
— Я пришла в библиотеку не для того, чтобы с ним целоваться, и ты это знаешь. Я хотела свести вместе вас, чтобы ты поняла, возможна ли между вами симпатия.
Подруга никак не отреагировала на извинения. Последние шпильки отправились в блюдце, и Пруденс позволила волосам свободно рассыпаться. Они были волнистыми и доставали до талии, а свет камина придавал им золотистый оттенок, которого никогда не видело общество, придерживающееся чепцов и шиньонов. Пруденс встряхнула свободной гривой, а затем начала лихорадочно ее расчесывать.
Эмили вздрогнула, когда подруга вырвала гребнем одну из спутавшихся прядей.
— Может быть, стоит подождать служанку?
— Я привыкла расчесываться сама. Служанкам и без того достаточно работы, — сказала Пруденс. С каждым движением волосы потрескивали от электричества. — Поскольку Карнэч нас уже не спасет, мне самой придется идти в служанки.
— Я уверена, что до этого не дойдет.
— Нет, конечно. Вначале я попробую устроиться гувернанткой.
Она перестала расчесываться и склонила голову. Волна волос скрывала ее лицо от Эмили, но не скрыла тихого всхлипывания. Эмили неуверенно потянулась к плечу подруги, но та стряхнула ее руку.
— Зачем ты сделала это, Эмили? — спросила Пруденс, поворачиваясь к ней лицом. — Я думала, что он тебе даже не нравится.
Эмили застыла. Слова, которые обычно давались ей так легко, теперь замерзли, замерли и просто не шли на ум. Как объяснить притяжение, которого она не понимала и не хотела?
Она прислонилась спиной к кровати Пруденс. Посмотрела на тапочки, которые доставили ей столько неприятностей. Не потеряй она их в библиотеке, она бы справилась с Алексом.
— Он мне не нравится. И я не хотела его целовать. То, что произошло с нами в библиотеке, было безумием и больше ничем. Это было как… как молния, а я была деревом на равнине. Молния ударила в меня, и я не успела вовремя среагировать.
— Ты никогда не используешь подобных штампов, наверное, переволновалась, — заметила Пруденс. И сузила глаза. — Поэтому ты сегодня так настраивала меня против него? Чтобы самой его получить?
— Нет! — воскликнула Эмили. — Нет. Ты знаешь, что я не хочу замуж.
Пруденс внимательно изучала ее лицо.
— Я знаю. Но ты не настолько можешь противостоять мужчинам, как притворяешься. И когда появился этот со своими поцелуями, ты не подумала, что можешь причинить мне боль.
Эмили сжалась.
— Это неправда. Я пыталась его остановить.
— Когда я вошла, все выглядело совсем иначе. И как далеко ты собиралась зайти?
— Это был просто поцелуй! Больше ничего не случилось — и не случилось бы, если бы Алекс пришел в себя.
Пруденс обеими руками вцепилась в волосы. В боли и злости она была похожа на фурию, готовую вершить свою месть.
— С тобой не может быть просто поцелуя, Эмили. После всех тех лет, что ты держала свою оборону, поцелуй означает, что он действительно разбудил в тебе чувства.
Эмили помотала головой, отрицая.
— Это могло случиться сегодня с тобой, окажись ты там, на моем месте. Я думала, что если ты встретишься с ним сегодня…
— Что? Молния ударит в меня вместо тебя? — спросила Пруденс. — Молния никогда больше в меня не ударит. Скорее я выйду за безумного короля Георга, чем испытаю подобное влечение снова.
Эмили прищурилась, глядя на подругу. Та снова распустила волосы, но в ее глазах светилось нечто, чего Эмили раньше не замечала.
— Снова? А когда ты испытывала его раньше?
Пруденс покачала головой и указала на дверь.
— Иди, Эмили. Мне нужно решить, как сказать матери о моей неудаче с браком, а я не могу думать, когда мне так хочется стукнуть тебя.
— Прости, Пруденс. Я найду способ все это уладить.
— Как? Наймешь меня своей гувернанткой? — Смех подруги был горьким, таким горьким, что Эмили чувствовала эту горечь на собственном языке. — Я буду благодарна, если ты больше не станешь пытаться мне помогать.
Она отвернулась и начала лихорадочно выдвигать и задвигать ящички, словно пытаясь найти в них ответы. Эмили хотела сказать что-то, что угодно, но разве слова могли ей помочь? Либо Пруденс понадобится больше времени, чтобы простить, либо прощения ей вовек не дождаться.
И она вышла, тихонько притворив за собой дверь, прежде чем неверными шагами отправиться к себе. Звуки сердитой деятельности Пруденс затихли. К утру подруга справится с раскаленной яростью. Но следующая фаза, холодная, непрощающая фаза, может никогда не закончиться.
Глаза жгло. Эмили подпрыгнула, чтобы сесть на кровати, затем легла на спину и уставилась в потолок. Она не хотела будить служанку, особенно после заявления Пруденс, но без Уоткинс не могла справиться с платьем. Бесконечный ряд пуговиц на спине был не по силам одному человеку.
Это не имело значения. Вряд ли она уснет. Ей нужно время подумать, до рассвета, до встречи с Пруденс, с братом или с Малкольмом. Снова.
Малкольм. Почему она не может думать о нем «Карнэч», или «граф», или «этот ужасный мужчина»? Что-то произошло между ними, навсегда изменив ее. Она упрямо цеплялась за свою фразу о молнии, хотя Пруденс и высмеяла это определение как штамп.
Потолок над кроватью терялся в темноте. Закрытые шторы скрывали луну, и единственный свет шел от янтарных углей камина напротив кровати. В темноте, в одиночестве, Эмили все равно не могла признаться себе в том, что уже осознала как истину.
Прикосновения Малкольма очаровали ее. От поцелуя с ним слабели колени и воля. Но она не хотела изучать свои реакции после того, как десяток лет скрывалась от внимания мужчин.
Куда безопаснее было назвать это кратковременной вспышкой безумия и забыть обо всем.
Она села, чтобы стянуть тапочки, затем соскользнула с высокой кровати ровно настолько, чтобы вынуть шпильки из волос и убрать покрывала. Думать ей больше не хотелось. Ей хотелось уснуть, чтобы можно было притвориться, что она проснется утром и Малкольм — Карнэч — не станет делать заявлений, не назовет ее своей.
