И хотя я довольно быстро вычислил, какая именно, мне потребовалось немало времени, чтобы в это поверить. Просто в голове не укладывалось: все дело оказалось в паре нелепых кроссовок! Ну да, они сделаны на Востоке, и черный кантик вряд ли их украшает. Но ведь кроссовки можно всегда сменить в отличие от человека. Впрочем, сказать проще, чем сделать. Как последний идиот, я не взял другой обуви, а оставшихся денег едва хватило бы на один ботинок. Да и то на распродаже. Теперь я наконец прочувствовал, что имела в виду моя соседка по автобусу, предрекая мне трудности.
Впрочем, едва я сделал это открытие, случилось нечто, переполнившее чашу моего терпения, — я чуть не оказался в весьма двусмысленном положении. Ближе к концу недели на глаза мне попалось объявление: в парикмахерском салоне нужен помощник. Салон располагался в самом центре, позади собора Святого Стефана, и после завтрака я отправился прямо туда. Клиентов еще не было. Лишь ученик в белом халате ворошил шваброй гору волос в углу.
— Бог в помощь. Я пришел по объявлению. Можно поговорить с вашим начальником? — спросил я.
Ученик прислонил метлу к стене и исчез в соседней комнате. Парикмахерский салон представлял собой полную противоположность энергичному предприятию братьев Влачеков. Я огляделся. Здесь пахло духами и шампунями. В центре зала стояли четыре страшно дорогих и очень удобных кожаных кресла. Рядом с каждым помещались раковина и оригинальной формы столик. Повсюду в огромном количестве лежали гребни и фены. Все очень стильно. На стенах висели фотографии известных людей, под каждой надпись: «Моего любимого парикмахера зовут…». Далее следовало одно и то же весьма экзотическое имя. Единственное, чего я так и не обнаружил, это ножниц. Правда, потом мне пришло в голову, что ведь парикмахеры, наверное, никогда с ними не расстаются, даже в душ берут. Такая уж у них заморочка.
Из соседней комнаты вышел ученик, за ним — пожилой господин в белом халате. Похоже, главный парикмахер. К тому времени я уже научился узнавать начальников за километр. У этого оказались тонкие усики, очки в золотой оправе и коротко стриженные седые волосы. Под халатом — костюм и галстук.
— Добрый день. Чем могу служить? — спросил он. Первый житель Вены, который разговаривал на нормальном немецком языке.
— Бог в помощь. Я по объявлению. В газете, — сказал я.
— Вот как. Пожалуйста, садитесь, — он указал на кожаное кресло, явно предназначенное для клиентов.
— Эрих, принеси из соседней комнаты табуретец, — сказал он ученику. Так и сказал — «табуретец», я даже не сразу понял, но прозвучало весьма и весьма утонченно. Ученик со скоростью света выскочил из комнаты, вернулся с табуреткой и поставил ее рядом с кожаным креслом. «Табуретец» оказался обыкновенным трехногим стулом без спинки.
Мы сели.
— Вас заинтересовало место ученика? Можно узнать, сколько вам лет?
— Двадцать четыре.
— М-мм. Вы выглядите моложе. У вас есть опыт в нашем деле? — улыбаясь, он посмотрел на мои коротко остриженные волосы. — Помимо, разумеется, обычных походов в парикмахерскую.
— Честно говоря, нет.
— Честность — это хорошо.
Довольно долго он молча рассматривал меня, изучал, как какую-то «проклятую книгу». Предосторожности ради я засунул ноги под стул, чтобы случайный взгляд на кроссовки не оказал негативного влияния на его впечатление.
Он ухмыльнулся:
— Могу я поинтересоваться, откуда вы родом?
— А это важно? — спросил я, чтобы выиграть время. Я еще не решил, назваться мне итальянцем или шотландцем.
— Мне почему-то кажется, что вы француз. Я прав?
Это был шанс, и я за него ухватился. Я сказал:
— Да. Вы совершенно правы. Как вы догадались?
— Вы прекрасно говорите по-немецки, но акцент все-таки есть, — он улыбнулся. — А знаете, как оно тут у нас. Вы можете обмануть венца в чем угодно, кроме акцента. Иногда мне кажется, мы специально изобрели собственный акцент, чтобы в наши ряды не смогли пробраться чужаки. Вообще-то я ничего не имею против иностранцев.
Напротив. А к французам — так просто питаю слабость.
— В самом деле?
— Да. Много лет назад я жил в Париже и никогда этого не забуду. Скажите, как вам мое произношение, — он вытянул губы трубочкой. — Mon chien ne mange rien![2]
Я не знал, что сказать, и потому промолчал, изобразив изумление.
— Что, так плохо? Да, язык забывается быстрее, чем нам кажется.
— Нет, что вы, это гораздо лучше, чем мой немецкий. Хотя, конечно, вас тоже выдает акцент, — любой ценой следовало отбить у него охоту говорить по-французски.
Он улыбнулся, будто понял мои намерения.
— Позвольте спросить, как вас зовут?
— Вальдемар.
Он ненадолго умолк и положил руки на колени.
— Хорошо. Давайте подведем итог, Вальдемар. Вам двадцать четыре года, вы из Франции и хотели бы у меня работать. У вас нет опыта, но вы, так сказать, будете стараться изо всех сил. Я ничего не упустил?
— Думаю, нет.
— Так вот, прежде чем сообщить вам свое решение, я хочу, чтобы вы поняли: работа в парикмахерской не так уж проста. Вот Эрих, например, готов слагать об этом песни. Верно, Эрих?
Эрих кивнул, подтверждая, что и впрямь готов слагать песни.
— Приходится рано вставать, нередко поздно ложиться. На долю ученика выпадает уборка помещения. Пока вопросов нет?
Сердце забилось быстрее:
— Никаких.
— Для нас очень важно хорошее обхождение с клиентами. Давно прошли времена, когда парикмахер был просто цирюльником. Теперь ему порой приходится исполнять обязанности исповедника, которому клиенты рассказывают о своих проблемах. Вы следите за мыслью?
— Конечно.
— Отлично. Разумеется, пока я не могу обещать вам место надолго, но мне кажется — а у меня глаз наметанный в том, что касается людей, — при определенных условиях я мог бы вас взять. На испытательный срок, скажем, на месяц?
Я просто потерял дар речи. Не мог даже вымолвить «спасибо».
Шеф снисходительно улыбнулся.
— Вы удивлены?
— Очень.
— Но почему? — поддел он меня. — Такому симпатичному молодому человеку, должно быть, очень просто найти подходящую работу?
— Боюсь, как раз наоборот.
— Как бы там ни было, теперь проблема решена. — Он сделал рукой приглашающий жест. — Если хотите, ваш новый дом будет здесь. Кстати, вам понравился мой салон?
Я огляделся по сторонам, будто только что вошел.
