Однажды осмелился, соскреб со стен дома последние следы былого мужества и отправился за свободой к другой. Я восстал против совести, возжелал предательства во имя минут вне рабства.
Думалось, вдохну свободы и вернусь. В губы целовать не смог, нет таких губ, глаза со стыда лезли под подушку. Раздел, размял, руки развел и предал.
На следующий день она уловила предательские нотки независимости. Ее глаза потемнели, брови сбежались подумать, губы чуть вздрогнули.
– Я этого тебе никогда не прощу.
Жалел об одном, что нет во мне актерского мастерства. Яд предательства возвысил, а роль возвращения проваливалась с треском. Обиделся, струсил и сдался.
– Я тебя понимаю, но и ты пойми меня, глупый. Господи, зачем ты наказываешь нас?
Понял давно, что рабство – мой удел и рыпаться не стоит. Бунт обошелся дорого. Назад дороги нет, а будущего, его просто не будет. Остался на прежнем месте любить ту, что предал, продал за секунды свободы…
У ЗАГСА гулял ветер, снег возвращал слова: мне – свободой, ей на свадьбу серебром. Она по выходе в суматохе обронила обручальное кольцо. Заметила лишь в фойе ресторана, испугалась. Все кинулись успокаивать, говорили, что завтра из кольца жениха сделают два неразлучных.
Мне позвонил друг, он волновался и радовался за меня:
– Думай, может, сама судьба бежит навстречу.
Вызвал такси, приехал к залу бракосочетания, разбил мысленно пространство у входа на квадраты и принялся руками перебирать снег. Холод отступил перед счастьем чем-нибудь помочь ей. Ко мне подходили какие-то люди – я гнал всех прочь. Руки превратились в два огромных красных сердца. Они бились друг об друга, вздрагивали от прикосновений и разбегались вновь на поиски маленького кусочка золота. Я не знал, какая из этих рук моя, не знал, что она хочет: найти или поглубже зарыть это колечко. А они вместе на него наткнулись, и скрыть не смогли, и в карман засунуть не получалось. Карманы для рук – сердца туда не входят. Так и шел до ресторана: впереди два сердца с обручальным кольцом, а я за ними без рук и без колец.
Друг ожидал у входа, он все понял, сбегал за ней. Она вышла невыносимо красивой и чужой.
– Ты ничего не хочешь предложить мне?
– Вот, возьми, это твое кольцо.
– Я знала, что так будет. Ты иди, не стой тут. Иди, я завтра к тебе приду.
Мужские слезы – это слишком сложно. Они не из воды. Я догадываюсь из чего, но не скажу…
И стыдно, и поздно, и подло…
Всю ночь пили по-черному у меня на квартире. Друзья встречали Новый год. Мне их рюмки были не по рукам. Глотал из горла, лежа на диване: с ногами что-то произошло, их как-то вывернуло не в ту сторону. Когда-то диван служил кораблем, я на нем вырос от юнги до матроса. Без капитана корабли тонут. Рыцаря поступка из меня не вышло.
Утром всей компанией вынесли диван из квартиры. Я размахивал красными ненужными руками, а они несли то, на чем когда-то возлежало мое счастье. С трудом затащили диван на самый верх горы, уложили меня и спустили вниз. Потом на нем каталась вся наша улица, а я сидел в сугробе. Они показывали на меня пальцами и хохотали. С ногами что-то случилось, а руки давно жили своей обособленной жизнью. Ладно, друзья подняли: домой унесли, усадили в угол и разошлись. Я сидел и думал о диване, как ему одиноко, холодно и обидно. К весне он обветшает, превратится в обыкновенного дворового пса.
Она пришла под вечер, дверь отворила своим ключом.
– А где диван?
– Удивился и убежал к тебе, ты его не встретила по пути сюда?
– Я потеряла белую свадебную туфельку.
– Посиди тут, не бойся, скоро вернусь.
Странно, ноги встали и сами пошли.
– Быстрее, я ненадолго.
Туфелька не кольцо, найти ее пара пустяков. Правда, руки не могли удержать, она постоянно выскальзывала из них. Вернулся, водрузил. Она вздрогнула от прикосновения того, что прежде служило руками. У меня невольно вырвалось:
– Скорее бы Рождество.
– Зачем оно тебе?
– Вдруг ты еще что-то сумеешь потерять.
– Дурак!
– Ты, ты хуже уже, ты – чужая жена.
– Нет, я неразумное существо, живущее ожиданием чуда. А ты дурак. Дурак, дурак, дурак…
Она оказалась права: женщины живут с умными, а про нас детишкам рассказывают сказки.
Ира
Все, что вмещается, мешает жить.
– Ты взошла из травы?
– Я всегда ждала тебя тут.
– Что у нас в меню на сегодня?
– Воздух.
– Подавай, голоден.
– И давно он в тебе?
– С твоего восхода. Что у нас в меню на сегодня?
– На первое?
– Да, на первое.
– Перья с песен птиц.
– А на второе?
– Ветры с твоих ответов.
Солнце не слепило. Слова жгли: перепуганные, истосковавшиеся, переплетенные, как эти стрекозы, травы, стопы света на всем.
– Отмени: это было вчера. Что у нас в меню сегодня?
– Медленные поцелуи. Не торопись, их много.
– Много мне?
– Да, их как неба много.
– Что у нас с тобой в меню сегодня?
– Подними меня, дай подышать.
– Я не слышу.
– Почему?
– К тебе спешу.
– Куда?
– Еще ближе.
– Мне больно.
– Я буду с тобой.
– Ты мой Бог, да?
Потом звенели кузнечики, пахло израненной травой, а две теплые пчелки ее глаз искали свое место на его лице. Из земли било холодом. Она уронила руки на его грудь, и ему захотелось лежать в них, а не на земле. Но она этого не успела узнать. Все, что вмещается, мешает жить.
Она приходила строчкой стихов, неожиданно и жадно. И двери подъездов ломали свой строй, и окна домов порхали бабочками, и соседки на лавочках прятали свои глаза в необъятных карманах халатов.
– Почему ты зовешь меня так коротко – «И»? Мое имя Ира, ты забыл? Скажи: «Ира».
– Я не могу, это слишком долго. После «И» мне уже не выжить без твоих губ.
В каждом возрасте жить неудобно, приходится все осваивать заново.
– Что у нас в меню на сегодня?
– Ужин.
– Уже?
И поворот – и спины поврозь, и глаза вниз, и возня вместо слов, и клюв ключа…
