И в этот момент, неожиданно, в раскаленной пустыне Уильяму был дан знак.
Чей-то голос произнес по-английски: «Не возражаете, если я брошу тут якорь?» — и у стола появился незнакомец, будто возник из воздуха, будто его наколдовал Уильям, а вернее, будто его наколдовал неопытный джинн, по-своему истолковавший невысказанное желание Уильяма.
Он был англичанином, но на первый взгляд не лучшего качества. Его полосатый фланелевый костюм хорошо подчеркивал талию, как любят говорить портные. Рукава пиджака были обужены по моде. Полдневная жара превратила его в морщинистую, мокрую, больших размеров тряпку, от которой шел пар. Двубортный жилет был расстегнут и открывал рубашку и подтяжки.
— Оделся не по погоде, — счел нужным пояснить англичанин. — Спешил!
Он тяжело плюхнулся на стул рядом с Уильямом и вытер салфеткой шею под воротником.
— Уф-ф… Что пьют на этой посудине?
Француз, с самого начала взиравший на него с неприязнью, наклонился вперед и язвительно заговорил.
Пришелец поощрительно улыбнулся ему и спросил Уильяма:
— Что говорит папаша семейства?
Уильям дословно перевел:
— Он говорит, что вы заняли место жены капитана.
— Да ну? И какая она из себя? Хорошенькая?
— Толстая, — ответил Уильям.
— Наверху с капитаном стояла какая-то тетка. То, что я называю «мечта дистрофика». Она?
— Да.
— Не годится. Для меня, во всяком случае.
Француз наклонился к Уильяму.
— Это столик капитана. Ваш друг может сидеть здесь, только если его пригласят.
— Я с ним не знаком, — сказал Уильям. — Это его дело.
— Капитан должен представить его нам. Это место занято.
— Надеюсь, я тут никому не мешаю, — сказал англичанин.
Стюард предложил ему рыбу. Он поглядел на нетронутые завитушки и положил себе кусок.
— Если хотите знать мое мнение, — сказал он бодро, с набитым ртом, — то рыба не фонтан, но я не любитель французской кухни. Эй ты. Альфонс, comprenez,[15]пинта горького?
Стюард изумленно посмотрел на него, потом на рыбу, потом снова на него.
— Не нраисса? — спросил он наконец.
— Не нраисса не то слово, только речь сейчас о другом. Мне нраисса большая кружка «Басса», «Уортингтона» или чего там у вас есть. Понимаешь, comme ça,[16]— он сделал вид, будто пьет. — Вы не знаете, как по-французски «пиво»?
Уильям постарался помочь.
Стюард радостно улыбнулся и закивал:
— Виски-сода?
— Ладно, Альфонс, твоя взяла. Тащи виски-соду. Beaucoup виски, beaucoup соды, tout de suite.[17]По правде говоря, — продолжал он, обращаясь к Уильяму, — с французским у меня не очень. Вы Таппок из «Свиста»? Знал, что вас встречу. Я Коркер из ВН. Только что погрузился, на час раньше, чем думал. Обалдеть можно: во вторник я еще был на Флит-стрит, получил приказ двигать в десять утра, успел на каирский самолет, всю ночь трясся в машине, и вот я здесь, цел-невредим и как огурчик. Слушайте, ребята, как вы можете есть эту рыбу?
— Мы ее не едим, — сказал Уильям.
— С душком, да?
— Совершенно верно.
— Мне тоже так показалось, — сказал Коркер, — как только я ее увидел. Эй, Альфонс, mauvais poisson, — parfum formidable — prenez — et portez vite le whisky,[18]живо, черный болван.
Француз продолжал кормить детей. Человеку, нянчащему двух отпрысков пяти и двух лет, которые к тому же едят очень неаккуратно, трудно сохранить надменность, но француз старался, и Коркер это заметил.
— Мамуля понимает по-английски? — спросил он Уильяма.
— Нет.
— Вот и хорошо. Гордый малый.
— Да.
— Любите la belle France?[19]
— Да как вам сказать… Я там никогда не был. Только когда садился на корабль.
— Подумать только, я тоже. Никогда не выезжал из Англии, кроме того раза, когда меня послали в Остенде освещать шахматный турнир. В шахматы играете?
— Нет.
— И я нет. Та еще работка была!
Стюард поставил на стол сифон и бутылку виски, на которой была наклеена этикетка: «Эдуард VIII. Очень Старое Настоящее Шотландское Виски. Андре Блох и Ко. Сайгон» и цветная картинка, с которой глядел через монокль щеголь эпохи Регентства.
— Альфонс, — сказал Коркер, — ты меня поражаешь.
— Не нраисса?
— Чему же тут нраисса?
— Виски-сода, — объяснял стюард терпеливо и нежно, как ребенку. — Кусно.
Коркер наполнил свой стакан, попробовал, сделал гримасу и вернулся к прерванной беседе.
— Скажи честно, ты что-нибудь слыхал об Эсмаилии до того, как тебя туда послали?
— Очень немного.
— Я тоже. И Суэцкий канал тоже не такой, как мне говорили. Знаешь, когда я пошел в журналисты, то думал, что иностранные корреспонденты знают все языки на свете и всю жизнь изучают международное положение. А мы с тобой? В понедельник после обеда я поехал в Ист-Шин расспросить кое о чем одну вдову, у которой муж разбился с чемпионкой по велосипедному спорту. Оказалось, что это не та вдова, и вообще не вдова, ее муж вернулся с работы, когда я там был, и вышло некрасиво. На следующий день меня вызывает шеф и говорит: «Коркер, отправляйся в Эсмаилию». Я спрашиваю: «Это в пригороде?» А он небрежно так отвечает: «Это в Восточной Африке. Готовь чемодан». — «А что там?» — спрашиваю. «Да негры заваруху устроили, война у них. Ничего особенного, по-моему, но газеты шлют людей, придется ехать, — говорит он. — Будешь очевидцем. Не забывай про местный колорит. И полегче с расходами». — «Почему они воюют?» — спрашиваю. А он отвечает: «Вот ты и узнаешь». Но я до сих пор не узнал. А ты?
— Я тоже.
— С другой стороны, это, наверное, не важно. Лично я считаю, что зарубежные новости ни в какое сравнение не идут с настоящими новостями — по крайней мере с такими, которые дают ВН.
— Извините, — сказал Уильям. — Боюсь, что я плохо знаю современную прессу. Что такое ВН?
— Ты серьезно?
— Да, — сказал Уильям, — серьезно.
— Никогда не слыхал о «Всеобщих новостях»?
