— Счетовод хренов! Сам идиот и меня идиотом делаешь?! Понаберут дураков в армию!
ПРОКЛЯТИЕ БОРТТЕХНИКА
Полеты с инструктором завершились. Борттехник принял во владение борт за номером 22. Увлекшись его расконсервацией и заменой двигателей, а потом и своими первыми самостоятельными полетами, он никак не мог забрать свой парашют с борта инструктора (идти через всю стоянку). Однажды на утреннем построении инструктор, отводя глаза в сторону, сказал:
— Ты бы забрал парашют — он испортился малость.
Когда борттехник увидел свой парашют, он оцепенел. Средство спасения представляло собой черный, совершенно слипшийся мешок — мокрый и жирный на ощупь, с устойчивым запахом керосина. На его немой вопрос: «Кто это сделал?» — инструктор, смущаясь, поведал следующее.
Борт поставили «на прыжки». Борттехник-инструктор снял дополнительный бак, потом выловил на стояночном просторе блуждающий топливозаправщик и поручил водителю заправить вертолет «по полной». Сам закрыл борт и удалился.
Водитель залил через левый подвесной бак «по полной», потом открыл на борту лючок, за которым обычно находилась горловина левого дополнительного, сунул туда ствол заправочного «пистолета», нажал на спуск и задремал. Все 915 литров, предназначенные отсутствующему баку, вылились на тот злополучный парашют, который валялся на полу в ожидании хозяина.
— Да ты не расстраивайся, — сказал инструктор, — твой купол простирнуть можно. А вот мне от керосина теперь отмываться — завтра хотел в Зею за сметаной слетать, да кто ж поставит такой вонючий борт? И вся стоянка, между прочим, насквозь пропиталась…
Однако все оказалось не так просто. В парашютно-десантной службе парашют был признан негодным к дальнейшей эксплуатации. «Вот если бы ты принес его раньше, — с притворным сожалением сказал начальник ПДС старший лейтенант Н. — А так он уже запарафинился». Объяснительная никому ничего не объяснила, и финчасть удержала у борттехника Ф. из нескольких зарплат целых 600 рублей советских денег (пятимесячный доход советского инженера!).
Борттехник проклял своего инструктора и начальника ПДС страшным проклятием. Проклял — и забыл. Но, как ни странно, ровно через год это проклятие сработало. В это время борттехник уже второй месяц бороздил небо Демократической Республики Афганистан. И пришло в эту афганскую часть письмо из родной приамурской эскадрильи, в котором описывалось чрезвычайное и не виданное до сих пор в полку летное происшествие.
Здесь уместно отметить, что перед самым убытием в Афганистан борттехник Ф. сдал свой борт № 22 своему бывшему инструктору. И сдал он этот борт во время перевода вертолета с летнего на зимние масла. Пробки на шарнирах хвостового винта, которые борттехник набил смазкой, были уже завинчены, но не законтрены,[3]о чем борттехник Ф. (снятый инженером прямо со стремянки, на которой он стоял с контровкой в руках, — «беги, оформляй служебный паспорт, а борт сдашь старшему лейтенанту Ч.») добросовестно предупредил своего бывшего инструктора. Но старший лейтенант Ч. шел навстречу своей судьбе и наложенному проклятию, — в этот день он так и не добрался до борта № 22, а на следующий день стремянку уже утащили соседи, и Ч. забыл о предупреждении. Пробки остались незаконтренными.
Итак, в письме сообщалось, что при подлете к аэродрому у борта № 22 заклинило хвостовой винт. (Как было отмечено в документе комиссии, «незаконтренность пробок повлекла их выкручивание под воздействием вибрации при вращении ХВ и вытекание смазки с дальнейшим разрушением шарниров ХВ».) Естественно, под воздействием неуравновешенного реактивного момента от несущего винта вертолет начато вращать. Инструкция в таких случаях предписывает экипажу покинуть борт. Экипаж выполнил предписание и борт покинул — правда, с некоторым запозданием, потому что борттехник старший лейтенант Ч. упорно отказывался отрываться от своего рабочего места.
Этот борттехник боялся прыжков до потери сознания. Он никогда не прыгал с парашютом и гордился тем, что единственный из летно-подъемного состава избегал этой идиотской процедуры — выбрасываться с тысячи метров с тряпкой за спиной. Косить от прыжков ему позволял малый вес — и командование закрывало на это глаза, помня, как одного легкого летчика унесло ветром к железнодорожному депо, и он приземлился среди тепловозов и электровозов, умудрившись проскользнуть между проводами и напугав железнодорожников.
Итак, выбросив борттехника, летчики покинули борт. Осиротевшая машина продолжала болтаться в небе, наматывая круги рядом с аэродромом, а значит, и в опасной близости к поселку Магдагачи. Командир эскадрильи сам поднял в небо борт с четырьмя полными блоками НУРСов[4]и кружил вокруг неуправляемого вертолета, готовясь расстрелять его, если тому вздумается дрейфовать в сторону поселка. Но тот, словно чувствуя намерения комэска или под воздействием сменившегося ветра, начал потихоньку разматывать спираль в сторону тайги. Покрутившись в воздухе около часа, летучий голландец выработал все топливо, двигатели выключились. И тут, вопреки ожиданиям всех, пустой вертолет подтвердил трехкратную надежность советской техники. Как и полагалось по инструкции, вертолет аккуратно сел на авторотации[5]в чахлую тайгу, порубив несколько молодых березок. Весь последующий ремонт ограничился заменой пакета лопастей.
А вот с экипажем (вернее — с одним из его членов) дела обстояли не так благополучно. Борттехник, несмотря на свой малый вес и на благополучно раскрывшийся купол, к земле шел с громким матом. Он улетел по прямой далеко в поля и, приземлившись в мерзлые глыбы земли, сломал левую ногу.
Что касается второго виновного — начальника ПДС, ст. лейтенанта Н., то и он не ушел от возмездия. Приехав в тот же Афганистан на недельку «напрыгать на орден» (такая война тоже практиковалась), он неудачно приземлился. На высоте шести метров коварный порыв ветра сложил его «крыло», и, брякнувшись с этой высоты на чужую для него землю, начальник сломал правую ногу.
ПЕРВЫЙ ПРЫЖОК
Начало декабря 1985 года. В полку пошли тревожные слухи, что командование полка готовит всему летно-подъемному составу плановые прыжки. Лейтенанты жадно слушали страшные истории старших товарищей, радостно готовясь шагнуть в пропасть. И только борттехник Ф. загрустил.
— Нет, мне прыгать никак нельзя, — волнуясь, говорил он каждому встречному. — Я этого не боюсь, но у меня проблемы с приземлением. Я даже с турника спрыгнуть нормально не могу — последствия детского плоскостопия. Ступни после отвисания становятся как стеклянные — при спрыгивании такая боль, будто они разбились. А вы хотите, чтобы я после болтания в воздухе нормально встал на свои хрупкие ноги?
