И я ждал. «Он либо сменит позицию, либо выйдет немного вперед, как сделал это я сам, — рассуждал я. — Но обнаружить себя он должен!»
Однако все получилось иначе.
Давно прекратился снегопад, стал ощутимей мороз. Лежать в снегу в кирзовых сапогах, хотя и на пару портянок, в шапке-ушанке, но с открытыми для слышимости ушами и в перчатке только на одной руке было невыносимо. Так и хотелось встать во весь рост, разогреть окоченевшие ноги… И вдруг я заметил, как на чистом, до рези в глазах белом снегу, где-то в сорока-пятидесяти метрах от меня, появилось какое-то подозрительное, небольшого размера пятно иного, чем снег, колера. Незаметным движением стряхнув постоянно набегавшие на глаза от мороза и ветра слезы и присмотревшись внимательней, я увидел, что это немного сероватое пятно слегка заколебалось. «Что бы это могло значить?» — подумал я. Это пятно не давало покоя, отвлекало от непрерывного наблюдения за обороной противника. Нет-нет да и косили мои глаза в том направлении. Все хотелось посмотреть, не изменилось ли что на этом месте.
Так, размышляя и пытаясь выяснить происхождение этого пятна, я упустил самое главное — то, ради чего мерз тут уже который час. А произошло все очень просто: рядом с этим маленьким пятном на поверхности появилось вдруг большое — в белом маскхалате. Оно мгновенно проползло влево метра на два и как сквозь землю провалилось. От неожиданности и к тому же окоченевший, я не успел произвести выстрела!
Увидеть и упустить фашиста! Делать теперь мне было нечего, и до наступления полной темноты оставалось только казнить себя за оплошность и рассуждать. А думал я так: «Немец, конечно, больше не вернется до утра. Он или замерз, или решил сменить позицию. Хотя нет, на сегодня это ни к чему — надвигалась ночь. Просто он замерз. Завтра он опять придет сюда, потому что ни одного выстрела с этого места не сделал».
Я начал действовать. Приготовленными заранее и прихваченными на всякий случай белыми прутиками ограничил «мертвое пространство» — от места появления до места исчезновения фашиста. Разделив это расстояние пополам, получил центр, осевую линию, по которой установил три рогатулины, на которые завтра ляжет моя винтовка, нацеленная в нужную точку. И завтра все внимание сюда…
Пока я занимался этой работой, на землю спустилась ночь. «Ну, до завтра! Сегодня тут мне делать нечего», — решил я и, зарываясь в глубокий снег, стал отползать к своим траншеям.
Движение меня немного согрело, но не настолько, чтобы самостоятельно спуститься в окоп. Пришлось воспользоваться помощью своих друзей, уже ожидавших меня в траншее.
До землянки меня буквально несли на руках, так как ноги мои отказались передвигаться: они отекли и были, кажется, обморожены: прикосновение к твердой поверхности причиняло невыносимую боль. И опять выручили друзья: они разули меня в землянке и стали оттирать ноги снегом и шерстяными перчатками, пока не закололо. Консультировал военфельдшер батальона, наш Иван Михайлович Васильев.
— Эх, голова, — укоризненно говорил он. — Да разве так делают? Надо было перед выходом смазать ноги жиром, обернуть газетами и только потом заматывать портянки. А еще лучше, найти шерстяные носки.
— Вот завтра, Михалыч, я сделаю все по науке. А сегодня три их, постарайся, будь другом!
Ночь давно вступила в свои права. В землянке стало тепло. Ярко горели дрова, уютно гудело в печурке. Тихо стало в опустевшей землянке — разошлись по постам мои боевые друзья. Не дождавшись горячего супа, разогревавшегося в котелке, я, пригревшись, заснул как убитый…
С нетерпением ждали мы на переднем крае прихода с обедом из тыла нашего повара или старшину. Они всегда появлялись с двумя термосами, наполненными горячей пищей. Приходили два раза в сутки и только с наступлением темноты — поздно вечером и перед утром. В остальное время проход к нам был заказан. Когда один из них отправлялся в свой опасный путь с термосами, пристегнутыми широкими ремнями к спине, другой на кухне готовил пищу на завтра. Не за свою жизнь боялись наши кормильцы, пробираясь сквозь огонь на передовую, — за термосы, в которые по дороге попадали осколки от мин и разрывавшихся поблизости снарядов. Путь от кухни до роты был недалеким, но опасным. И не раз оставался личный состав без пищи. Иногда вместо жидкого супа нам приносили только гущу. И тогда, если на кухне оставался какой-то резерв, повар или старшина проделывал свой нелегкий путь дважды. Больше всего доставалось старшине Владимиру Дудину: траншеи были мелкими, а он высокий и кланяться пулям не привык. И тогда он приносил термосы, из которых на ходу со свистом выливалась жижа.
Каждому полагалась половина котелка жидкого, но горячего борща или супа. Некоторые делали себе из этого два блюда: сначала выпивали с хлебом жижу, а гущу оставляли на второе. В крышку котелка наливался горячий чай. Порой заваркой ему служил пережженный в печурке сухарь.
Утром я был разбужен дежурным по роте:
— Пора, Николаев, вставай!
— Что, уже? Какой приятный сон ты прервал! Мать во сне видел. Покупали мы с ней ржаные лепешки — горячие, пахучие…
— Попробовать-то успел? — спросил дежурный.
— Да ты же не дал, — ответил я, снова закрывая глаза в надежде, что сон повторится. Но заснуть мне разводящий так и не дал — растолкал:
— Кончай ночевать, Николаев, фашиста проспишь!
Я моментально вскочил на ноги.
Было около четырех часов утра. Выйдя из пропахшей дымом и горькой копотью землянки, я с удовольствием глотнул чистого зимнего утреннего воздуха. Раздевшись по пояс и прихватив за бруствером цинковой коробкой из-под патронов чистого снега, наскоро помылся. Окончательно проснувшись после этой процедуры, я совсем бодрым вернулся в землянку. Надо было торопиться и прийти на место раньше гитлеровца.
Подогрев на печурке вчерашний обед, я торопливо покончил с едой. НЗ — стограммовый, похоже, еще довоенный сухарь взял с собой. Теперь можно было собираться и в дорогу. Я прежде всего заново перебинтовал чистой марлей свою винтовку. Потом, скинув сапоги, проделал все, что говорил вчера Васильев: намазал жиром ноги, надел шерстяные носки, подаренные кем-то, обернул их газетой и намотал по паре портянок. Сапоги надел другие, специально принесенные Дудиным, — на два номера больше, чем мои. «Главное, чтобы ноги были в тепле», — всегда говорила мне мать. «Главное, чтобы у солдата портянки были правильно намотаны», — учили в армии. Так что за «главное» я теперь не беспокоился. Полушубков, как и валенок, у нас в то время еще не было, поэтому оделся я, как обычно, в шинель поверх ватной куртки и таких же брюк. Завершил свою экипировку белым маскхалатом.
Выслушав кучу полезных советов от своих друзей, я торопливо попрощался с ними: «Пора, не опередил бы меня фашист!»
Ориентировался я на местности неплохо — привычка разведчика, а потому быстро нашел свою «военную тропу». От боевого охранения до своего НП я полз буквально под снегом. Добравшись до места, как можно удобнее устроился. Дослав в патронник патрон, положил винтовку на приготовленные с вечера рогатульки. Теперь у меня все было готово для встречи с противником, оставалось терпеливо дождаться рассвета. Сегодня мне предстояло сделать один-единственный выстрел. Или совсем ни одного. Могло быть и так…
