Самым скверным было отсутствие продуктов. У нас не осталось ничего, кроме тоненьких ломтиков хлеба, а этого было мало. Дивизия израсходовала последние запасы в Корсуни. Дрожащие, невыспавшиеся люди не ели уже три дня. Самые молодые уже падали в обморок, ткнувшись носом в свой автомат.
* * *
Цепляясь за Ново-Буду, мы думали, что удар будет нанесен в понедельник.
Однако этого не произошло и во вторник.
Когда же это начнется?
Или мы умрем от голода, если пули пощадят нас?
Я одолжил лошадей, которые притащили в Шендеровку сани с ранеными, и попросил самых изобретательных валлонов оседлать их. «Поехали! Смотрите повсюду! Обшарьте самые дальние избы! Проскочите под носом у красных, если потребуется! Но вернитесь, добыв хоть что-то, из чего можно выпечь хлеб! И побыстрее!»
Среди солдат я нашел нескольких пекарей. Рядом с нашей избой стояла полуразрушенная печь, которую они привели в порядок. Пару часов спустя наши всадники вернулись и привезли несколько мешков муки, притороченных к седлам.
Но ведь нужны еще дрожжи. У нас их не было ни грамма. Наши фуражиры снова отправились в поход, обшарили все и в конце концов нашли маленький мешок сахара. С помощью муки и сахара можно было что-нибудь испечь. Огонь развели сразу.
К концу дня я послал несколько круглых хлебов, плоских, как блюдо, и с ужасным вкусом, на позиции. Все получили по четвертушке такой булки.
Другие солдаты привели ко мне пару заблудившихся коров. Их немедленно забили и разделали на сотню кусков импровизированными резаками. Найти котлы не удалось. Мы развели большой костер из разломанных заборов. Раненые и отбившиеся получили вилы или штык. Они должны были поджарить мясо на огне. У нас не было ни соли, ни приправ. Но дважды в день каждый человек получал кусок говядины, более или менее поджаренный, в который впивался, словно голодный тигр.
Я даже попытался обеспечить бригаду супом.
В двух километрах севернее Шендеровки нашлась полевая кухня, утонувшая в грязи среди сотен мертвых грузовиков. Наши повара, приложив необычайные усилия, сумели вытащить ее и сварили похлебку из того, что оказалось под рукой.
Найдя две бочки, чтобы перевозить эту странную кашицу, мы погрузили их на тягач. Нам потребовалось 8 часов, чтобы преодолеть 3 километра грязи, так как она подмерзла и стала чрезвычайно скользкой. Когда ближе к утру машина прибыла в Ново-Буду, бочки оказались на три четверти пусты. Их слишком сильно бросало из стороны в сторону, поэтому содержимое расплескалось и замерзло.
Но все-таки у нас появились хлеб, сахар и жареное мясо.
* * *
Где бы мы ни занимали позиции, нас встречали огнем. Шендеровка день и ночь подвергалась непрерывному обстрелу «Сталинских органов». Всем приходилось спать, прячась за тушами мертвых лошадей, перевернутыми повозками и трупами товарищей, которых мы не успевали хоронить.
Мы превратили большой колхоз в госпиталь, открытый со всех сторон. Однако наши раненые солдаты хотя бы имели крышу над головой.
У нас кончились лекарства. Во всем котле нельзя было найти ни одного чистого бинта. Чтобы перевязывать раненых, наши врачи были вынуждены ловить крестьянок и сдирать с них кальсоны, которые им в свое время подарили наши донжуаны.
Они визжали и убегали, придерживая руками юбки.
Но двое или трое самых тяжело раненных солдат получили примитивные повязки.
В общем, происходившее выглядело ужасным трагифарсом.
* * *
Залпы «Сталинских органов» начали накрывать колхоз. Крыша рухнула. Десятки раненых погибли от кровотечения. Другие, сойдя с ума, издавали ужасные крики. Нам пришлось их эвакуировать. Наши раненые отныне лежали под открытым небом.
Более 1200 раненых из разных подразделений уже несколько дней лежали под звездами на деревенских телегах, спали на соломе, промокшие до костей после закончившихся ливней; они теперь дрожали от холода.
Со вторника температура воздуха упала до 20 градусов ниже нуля. Сотни раненых, лица которых превратились в окровавленные маски, люди с ампутированными руками и ногами, умирающие, лежали в совершенно невыносимых условиях.
23.00
Этой ночью над Шендеровкой пошел снег, и его глубина достигла четверти метра. 20 или 30 тысяч человек, которые ждали в нашей деревне военного разрешения драмы, просто не могли никуда лечь. Можно было подумать, что это армия Наполеона снова переправляется через Березину.
Повсюду люди собирались вокруг костров, разведенных на снегу, несмотря на опасность. Спать было невозможно. Лежать на открытом воздухе означало замерзнуть до смерти.
Избы пылали повсюду. В долине мигали сотни маленьких огоньков, вокруг метались скорченные тени, солдаты с покрасневшими глазами, десятидневной щетиной держали одеревеневшие пальцы над огнем.
Они ждали, но ничего не происходило. К утру они замолчали и не хотели даже искать пищу. Их глаза смотрели на юго-запад. Но оттуда не долетало ни звука.
Тишину нарушали только залпы «Сталинских органов». Солдаты поспешно падали ничком на снег, а затем с трудом поднимались.
Раненые кричали. Но теперь врачи могли дать им только слова утешения.
* * *
1200 раненых все еще лежали на телегах. Многие из них тихо стонали, уже ничего не соображая. Они кутались в жидкие одеяла, напрягая все силы, чтобы не замерзнуть.
Сотни упряжек перемешались между собой. Похожие на скелеты лошади глодали жерди телег. Здесь и там раненые вскрикивали или тряслись, словно в лихорадке. Люди буквально сходили с ума, поднимались, окровавленные, с волосами, полными снега.
Бесполезно было даже пытаться накормить всех этих несчастных. Они закутывались в тряпки с головой. Время от времени возницы руками сметали прочь снег, заносивший неподвижные тела.
Многие лежали на повозках уже десять дней. Они сами чувствовали, как постепенно уходят куда-то. Мы не могли облегчить боль их ран, даже самых ужасных, ни одним уколом. У нас ничего не осталось. Буквально ничего. Мы могли только ждать, ждать чуда или смерти. Ряд изможденных трупов рядом с повозками становился все длиннее.
Ничто нас не удивляло и не могло сдвинуть с места. Мы видели слишком много. Даже самые мрачные ужасы оставляли нас безразличными.
* * *
А в Ново-Буде противник продолжал атаковать.
Танки, полностью вымазанные грязью, снова появились на фоне белого неба.
Солдаты держались просто потому, что больше ничего не могли. На этой лысой горушке при отступлении мы все были бы перебиты советскими пулеметами.
Наши роты были разбросаны на большом протяжении, пять человек здесь, десять человек там.
Телефона нет. Радио нет.
Нам приходилось ждать темноты, чтобы вытащить раненых и десятки парней, которые отморозили ноги. Их ботинки, разорванные во время переходов по болотам, больше не защищали ноги. Так как повсюду хлюпала вода, они превратились в куски льда.
