— Я очень рад, что тебе нравятся такие квартиры, — говорит он.
В фильме, когда китаец начинает рассказывать про Китай, камера направлена на девочку. Он, возможно, слегка «помешан» на Китае. Но это даже нравится девочке.
— Китай врт уже многие века закрыт для иностранцев, ты знаешь об этом? — спрашивает он.
Нет, она не знала. Она вообще очень мало знает о Китае. Знает названия нескольких рек и гор, но больше не знает ничего.
Ему же дай волю — он только о Китае и будет говорить.
Он рассказывает, что в первый раз границу открыли в 1842 году и этого добились англичане.
— Это тебе известно? — спрашивает он.
Нет, неизвестно. Она говорит, что не знает о Китае ничего, совсем ничего. Он продолжает:
— Все началось во время опиумной войны. Война была между англичанами и японцами, в 1894 — в результате Китай оказался раздробленным, маньчжурские императоры были свергнуты. Первая республика была провозглащена в 1911. Император отрекся в 1912. Он стал первым президентом республики. С его смертью в 1916 начинается период анархии, который заканчивается тем, что к власти приходит Ку-мин-тан и победу одерживает духовный наследник Сун Ят-сена Чан Кай-ши, в настоящее время он и является правителем Китая. Чан Кай-ши борется против китайских коммунистов. Это ты знаешь?
Что-то слышала, говорит она. Она в восторге внимает ему, ей нравится этот чуть другой французский, на котором разговаривают в Китае, она в восхищении. Он продолжает:
— Только после какой-то другой войны, уже не помню какой, китайцы в конце концов осознали, что они не одни на свете. До этого момента они полагали, что Китай — он повсюду, правда им было известно, что существует еще и Япония. Вот что я забыл тебе сказать: уже много веков все китайские императоры были родом из Маньчжурии. Вплоть до самого последнего. А потом стали уже не императоры, а вожди.
— Как ты все это узнал?
— Мне рассказывал отец. А потом в Париже я читал кое-какие справочники.
Она улыбается ему.
— Когда ты говоришь о Китае, ты говоришь на таком странном французском, он мне так нравится…
— Я забываю французский, когда говорю о Китае, мне хочется говорить быстрее, я боюсь наскучить. Я не могу говорить о Маньчжурии в этой стране, потому что китайцы из Индокитая, они все из провинции Юньнань.
Приносят счет.
Девочка смотрит, как китаец платит.
— Ты опоздаешь в пансион, — говорит он.
— Я могу вернуться, когда захочу.
Китаец немного удивлен. Почему девочка пользуется такой свободой? Это начинает тревожить его. Он улыбается девочке, а в глазах страдание — отчаянное, почти детское. Она молча смотрит на него.
— Ты в отчаянии. Сам этого не знаешь. Даже не подозреваешь. Но я-то вижу.
— Почему я должен быть в отчаянии?
— Из-за денег. Моя семья тоже страдает из-за них. Для твоего отца и моей матери они слишком много значат.
Она спрашивает у него, что он делает, когда наступает ночь. Он отвечает, что ходит со своим шофером в бар на берегу реки. Они пьют рисовую водку и болтают о том, о сем. Иногда возвращаются с восходом солнца.
Девочка спрашивает, о чем же они с шофером болтают. «О жизни», — отвечает он и добавляет: «Я все рассказываю своему шоферу».
— О нас с тобой тоже?
— Да, даже о богатстве моего отца.
Ночь, пансион «Льотей».
Двор пустынен. Возле столовой молодые слуги играют в карты. Один из них поет. Девочка останавливается. Сразу узнает песню. Она хорошо знает вьетнамские песни. Стоит и слушает. Молодой слуга, что смотрел на пасодобль, проходит по двору, они кивают друг другу, улыбаются.
Из-за жары все окна спален открыты. Девушки запрятались в белые клетки — занавески от комаров. Их едва можно узнать. В голубом свете коридорных ночников они выглядят совсем бледными, прямо умирающими.
Элен Лагонель шепотом спрашивает, как все прошло «с китайцем». Просит описать его. Девочка говорит, что ему двадцать семь лет. Что он худой. И, наверно, в детстве был болезненным. Но никакой серьезной болезни у него нет. Он не работает, он вообще ничего не делает. Будь он беден, был бы просто кошмар, он бы умер с голоду, потому что не сумел бы себя обеспечить. Правда, сам он об этом не думает.
Элен Лагонель спрашивает, красив ли он. Девочка думает. Потом говорит: да. «Очень?» — спрашивает Элен. Да. Кожа — сама нежность, золотистая, и руки очень красивы, да и вообще все. Он красив с головы до ног.
— А его тело?
— Таким станет тело Пауло через несколько лет.
Девочке так кажется.
Элен говорит, что, возможно, опиум ослабляет его.
— Возможно. К счастью он очень богат и работать ему не нужно. Правда, богатство тоже сил не прибавляет. Он занимается только тем, что спит с женщинами, курит опиум и играет в карты… Понимаешь, миллионер — бездельник… — Девочка смотрит на Элен Лагонель. — Странно, именно таким он мне и нравится.
Элен говорит, что, когда девочка рассказывает о китайце, у нее, Элен, тоже появляется желание отдаться ему.
— Когда ты о нем так рассказываешь, я тоже желаю его.
— Очень?
— Да. Но с тобой, вместе с тобой.
Они обнимаются. Ведут себя неприлично, начинают громко рыдать, так что молодые слуги перестают петь и подходят к лестнице, ведущей в спальню.
— Я желаю его. Именно его. Ты это знаешь. Ты сама этого хотела.
— Я и сейчас этого хочу.
— Тебе, наверно, было больно.
— Очень больно.
Молчание. Потом Элен спрашивает:
— Так больно… что ни с чем не сравнимо?
— Да. Но это быстро проходит.
Молчание.
— Ты теперь обесчещена.
— Да. Навсегда — девочка смеется — раз и навсегда.
— Ты не страдаешь от того, что это сделал не белый мужчина?
— Нисколько. Мне совершенно все равно.
Молчание. Элен Лагонель тихонько плачет.
Девочка не замечает ее слез.
— А я бы смогла с китайцем, как тебе кажется? — спрашивает Элен плача.
— Раз ты задаешь себе такой вопрос, значит нет.
Тогда Элен просит девочку, чтобы она не обращала внимания на ее слова, она сказала их, потому что волнуется. Потом она спрашивает девочку, как все-таки она решилась на такое.
— А по-твоему, как? — говорит девочка.
— По-моему все дело в том, что ты очень бедна.
— Возможно, — говорит девочка и смеется — она взволнована. — Мне бы очень хотелось, чтобы с тобой это тоже случилось. Правда, правда. И главное, чтобы это был китаец.
