Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
4.
Не было ни света, ни тьмы, а было какое-то холодное, ровное и тусклое свечение, исходившее невесть откуда, словно усталое вещество жизни источало последнюю энергию — светом, но не жаром — для последних людей, бредущих по последним дорогам. Намаявшийся в госпиталях солдат наконец дошагал от полустанка до холма, с вершины которого хорошо было видно раскинувшееся внизу село с церковкой у подножия огромного дерева. Странная картина открылась солдату. У крайних домов поскотины были разгорожены, кое-где завалились заборы. И — ни лая собак, ни дыма из труб. Дорога, ведущая к селу, напоминала ровный и гладкий песчаный нанос, какие остаются после паводковых ручьев; на ней не было ни одного следа — ни птичьего, ни звериного, ни человеческого. Кое-где сквозь песок пробивались жесткие, изрядно запыленные щитки подорожника.
Прихрамывая, солдат осторожно спустился с холма и по травянистой обочине пробрался в ближайший двор. И здесь не было никаких следов. Заглянул в хлев. Запах навоза почти выветрился, уступив запаху плесени и керосина. В доме не было ни души, хотя нехитрая мебель и утварь находились там, где их когда-то, видимо, приспособили хозяева. От печки пахло сырой глиной. В красном углу, где висела икона, чернело небольшое пятно. Ни к чему не притронувшись и стараясь не шуметь, солдат вышел на крыльцо.
Ему захотелось воды, но колодец был сух.
Он двинулся по селу, заглядывая в опустелые дома, сараи, амбары, вдыхая запахи плесени и керосина. Во многих дворах стояли телеги, груженные домашним скарбом. Но ни в одном доме он не увидел детских игрушек. И ни на одном дереве не было скворечника. Рядом с разоренной церковью высилась стена с дверью, запертой на большой висячий замок, на гвозде, вбитом в косяк, висел ключ. Это было все, что осталось от дома.
Тусклый свет сгустился до сумерек. Значит, он пробыл здесь почти весь день. Солдат вышел за околицу и сел в траву. Он чувствовал себя усталым. Медленно скрутил папиросу. До него не сразу дошло, что, прикуривая, он неотрывно смотрит на слабый огонек в окошке крайнего дома, а когда дошло, он бросился к этой избе.
За столом сидели двое — древняя старуха в низко, по глаза, повязанном платке, и девочка лет десяти, худенькая, в темном заплатанном платьице. Они хлебали какое-то варево из мятой алюминиевой плошки. Старуха равнодушно взглянула на пришельца и снова зачерпнула ложкой. Девочка испуганно уставилась на незнакомца. Губы у нее дрожали — солдат заметил это даже при свете лучины, кое-как прилепленной к светцу. Он торопливо развязал мешок, достал хлеб, мясные консервы и сгущенку, своим ножом открыл банки. Старуха все так же равнодушно стала ковырять мясо и кусать хлеб. Девочка боязливо попробовала сгущенку. Солдат отхватил ножом краюху потолще, навалил на хлеб побольше холодной говядины и протянул девочке.
— Ешь, — сказал он. — Почему у вас тут пусто?
Девочка жалобно замычала.
— Немая она, — пробурчала старуха. — А людей нету.
— Куда ж подевались-то?
— Агаряне пришли и забрали.
Старуха зевнула и перекрестилась.
— Немцы, что ли?
— Агаряне. — В голосе старухи не было раздражения. — Коров поели, свиней поели, людей позабрали и ушли. Лица же у них птичьи, а головы железны, с двомя роги…
Солдат поморщился: острой болью вдруг напомнила о себе рана.
— Что же ты тут делаешь?
— Землю сторожу. — Старуха пожевала губами. — Народ вернется, а земля-то — вот она.
Солдат усмехнулся.
— Пойду, что ли. — Старуха поднялась. — Спать пора.
Солдат молча, не прощаясь, вышел и быстро, как только позволяла больная нога, зашагал прочь.
Через два дня он догнал свою часть и растворился в огромной человеческой массе, медленно истекавшей кровью и двигавшейся в сторону заката солнца.
5.
Он прожил ровно шестьдесят пять лет, три месяца и один день. Жаркий и пыльный, как и тот, когда он впервые появился в городке — в выгоревшем солдатском обмундировании со следами споротых погон, в стоптанных кирзовых сапогах, с этим своим вагон-чемоданом в руках — фанерным чудовищем, обитым стальным уголком и запертым на висячий замок, каким впору запирать амбары, конюшни и крепостные ворота.
Говорят, его появление возвестила новая звезда, вспыхнувшая накануне ночью над лесом, на фоне бурлящей грозовой тучи, зловеще мерцавшей изнутри тусклой медью.
В тот же день стало известно, что в лесхозе появился новый лесник. Его имя передавалось из уст в уста: Царев. Мы узнали, что этот человек решил поселиться на холме, у подножия Птичьего Древа, возносившегося огромной обглоданной костью над бескрайними полями, бывшими когда-то бескрайними лесами. Впрочем, тогда еще кое-где сохранились довольно большие клочья прежних лесов, разбросанных по берегам Прорвы, в ледяных глубинах которой под обломками доисторических ледников кости исполинских ящеров медленно превращались в нефть, уголь и алмазы.
Мы не знаем, как ему удалось подрядить четверых братьев Кудимовых на постройку дома. Вечером он появился в пивной и бился об заклад, что четверым дюжим мужикам нипочем не согнуть его левую руку. Каждый из братьев кулаком валил с ног лошадь, поэтому они не раздумывая согласились в случае проигрыша построить дом. Иван, Сергей, Аким и Петр повисли на той коряге, которую он называл своей рукой, но сдвинуть ее хотя бы на миллиметр им не удалось. Говорят, что он просто запугал мастеров. Но чем можно запугать прошедших всю войну мужчин? Говорят, он посулил им щедрое вознаграждение — не то самородным золотом, не то якутскими алмазами, которыми доверху был набит его неподъемный вагон-чемодан. Говорят, когда он открыл этот свой вагон-чемодан, все замерли от восхищения, смешанного с ужасом: внутри на алом бархате лежал ослепительно красивый мальчик — голый, с родинкой в виде креста на цыплячьей грудке и лютой злобой в голубых глазах. Царев дал ему кислое яблочко и снова запер футляр, а в пивной еще долго стояла тишина — люди продолжали грезить наяву. Тем же вечером он постучал к Сурнушке — известной городской блуднице, славившейся своей женской ненасытностью и языкастостью, чем нередко отпугивала робких отцов семейств. В ее спальне стояла чудо-кровать: когда на нее укладывались, она начинала скрежетатъ, громыхать и звякать, как наполненная битыми бутылками железная бочка, спущенная с вымощенного булыжником откоса. В ту ночь эта кровать скрежетала, громыхала и звякала так долго, словно высота откоса равнялась расстоянию от городка до Рая. Или до Ада.
А наутро Царев, оставив мальчика на попечение Сурнушки, отправился с братьями Кудимовыми к холму, и ровно месяц их никто не видел. Говорят, вскоре мастера пожалели о своем решении. Первым делом они выстроили просторный и крепкий сарай, где Царев их и запер. Говорят, он держал их на цепи и кормил тем, что сам готовил из добытой в лесу дичи, а в неудачные дни — жестким сорочьим мясом, которое поглощал спокойно, даже равнодушно, не жалуясь на судьбу и не внемля сетованиям мастеров.
Уже тогда он обзавелся стаей огромных полудиких и вечно голодных псов, сильно смахивающих на матерых волков, — они-то, скорее всего, и держали мужиков в повиновении. Люди валили лес, и когда лошадь валилась с ног, не в силах вытащить бревна из трясины, — Царев на плечах выносил бревна вместе с лошадью и телегой.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
