Конрад с Лундстромом переглянулись. У обоих отвалились челюсти. Самолет-то еще в воздухе!
— Земля?! — отчаянно выкрикнул Лундстром.
В ответ — молчание вечности… И страшный удар! В транспортном отсеке спецназовцы посыпались друг на друга, как фишки домино, ломая руки-ноги, путаясь и повисая вниз головой в своих сиденьях-гамаках… Звонко лопнули грузовые оттяжки, и карго-контейнеры поехали вперед.
Конрад услышал треск и, дико обернувшись, увидел, как в воздухе, по направлению к кокпиту, летят несколько оцинкованных ящиков. Он успел пригнуться, что-то свистнуло возле уха, ударило Лундстрома в затылок и впечатало голову капитана в крошево из приборов.
Конрад уже почти дотянулся до штурвальной колонки, как сквозь лобовое стекло брызнули осколки льда, кабина схлопнулась раздавленной яичной скорлупой, и все кругом померкло.
6
Через двадцать три дня и семь часов после открытия
Он очнулся от жалобного попискивания бортового транспондера-ответчика. Конрад заморгал, стряхивая снежинки с ресниц. Сквозь зияющую дыру в обшивке было хорошо видно разбросанные по ледяной корке пустыни куски «С-141».
Он посмотрел на Лундстрома. Слепые глаза пилота широко распахнуты от ужаса, рот застыл в последнем крике. Из черепа капитана торчит какой-то металлический обломок. Мгновенная смерть. Повезло.
Конрад с трудом проглотил комок в горле и попытался вздохнуть. Антарктический воздух ринулся внутрь и, кажется, обморозил все легкие. В голове — звенящая легкость. Плохо дело, сказал он сам себе. Еще немного — и наступит переохлаждение жизненно важных органов. Он потеряет сознание, сердце остановится и… Надо срочно действовать.
Конрад решил пошарить рукой, отыскивая пряжку, но пальцы отказались повиноваться. Скосив глаза вниз, он обнаружил, что ухитрился потерять правую перчатку и рука уже примерзла к сиденью. Кожа вокруг ногтей успела побелеть. Так, ясно. Кровеносные капилляры сузились, и мясо начинает потихоньку отмирать.
Конрад окинул взглядом кабину, сдерживая растущую панику. Онемевшей, но еще подвижной левой рукой он из заднего кармана спинки сиденья Лундстрома достал термос и, удерживая его между колен, скрутил крышку. Поливая примерзшую руку горячим кофе, потихоньку отодрал ее от кровавого льда в облаке остывающего пара. Ладонь была красная, распухшая и сплошь покрыта пузырями. И никакой боли. Впрочем, еще будет время.
Он подтянулся ко второму пилоту, приставил ухо к губам и прислушался. Едва-едва, но дышит. В таком же состоянии оказался и штурман. Из-за спины, из транспортного отсека, доносились стоны и какая-то возня.
Конрад взялся за микрофон.
— Шесть-девять-шесть вызывает базу, — сиплым шепотом выдавил он. — На борту авария, прошу срочную медпомощь.
Молчание. Он решил изменить частоту.
— Эй, скоты, отвечайте! Я борт шесть-девять-шесть!
Но какую бы волну он ни пробовал, результат оказывался одним и тем же. После нескольких минут шуршания и потрескивания рация тихо скончалась.
«Меня никто не слышит», — понял он.
Конрад полез назад порыться в мешанине обломков. Увы, ни запасной рации, ни примитивного «уоки-токи». Впрочем, на борту, конечно же, должен стоять поисковый маяк. С другой стороны, Лундстром вполне мог его отключить, коль скоро он не желал привлекать к себе внимания.
Единственной подходящей вещью, которую удалось отыскать, оказался сигнальный факел, да и то из личного рюкзака. Н-да, от такой штуки никакой пользы.
«Ну надо же, сподобился, — тоскливо подумал он, разглядывая зажатый в кулаке цилиндр. — Выжил в крушении, чтобы стать сосулькой. Молодец…»
Господи, как же он ненавидел холод! Еще с детства. В детстве холода было очень много. Так что помереть в снегу совсем не улыбается. Не тот способ. Он будет означать, что не так уж и далеко удалось уйти от дома, как когда-то мечталось. И с отцом не успели помириться…
«Нет, какова ирония, а?» — подумал Конрад, считывая показания термометра с наручных часов. Цифровой индикатор показывал -25° по Фаренгейту.[1]Секундочку. Ерунда какая-то. Он присмотрелся и понял, что не увидел еще единицу. -125° по Фаренгейту.[2]
Он пристроился к выжившим в транспортном отсеке, стараясь беречь тепло. Веки стали будто свинцовыми, сильно тянуло в сон. Но спать нельзя. А с другой стороны, и так ясно, что битва проиграна… Конрад потихоньку начал клевать носом, задремал. Внезапно фюзеляж тряхнуло. Вроде бы лают собаки…
Конрад открыл глаза, переполз через собственный рюкзак, нашел силы закинуть его за плечо и, сжав непослушными пальцами сигнальный факел, съехал на лед через дырку в фюзеляже.
Удар о грунт заставил встрепенуться и взять себя в руки. Он привстал на колени и осмотрелся. Ничего. Только снег, кажется, идет еще гуще… И тут из пелены вылезла морда вездехода.
Как их называют? Что-то шведское… «Хагглундс»? Желтая коробчатая кабина. Обрезиненные гусеницы, оставляющие широкие вафельные следы…
Конрад поспешил зажечь факел и медленно замахал руками. В предплечья словно чугуна налили. Пальцы уже ничего не чувствуют.
Клюнув носом, «Хагглундс» затормозил неподалеку. Распахнулась передняя дверца. Белая лайка выскочила и побежала прямиком к разбитому фюзеляжу. Затем Конрад услышал лязг, звон — и из кабины показались громадные унты. Перебирая руками за поручни, на лед спустился человек-гора.
По одному только силуэту и неторопливым движениям Конрад сразу смог сказать, кто это. Неповоротливый в своем термокомбинезоне, с угольно-черными полосками под глазами, чтобы не слепило отражение от снега, генерал Йитс направился к Конраду.
— Ты нарушил приказ, сынок. — Вблизи Йитс походил на монументальную статую, не обращавшую внимания на жалящий ветер. — Зачем вообще устраивают радиомолчание, ты знаешь?
— Я тоже рад тебя видеть, папа.
Генерал забрал факел из рук сына, бросил под ноги и раздавил:
— Хватит привлекать внимание.
В душе Конрада взметнулся настоящий гейзер горечи и гнева. На отца. И на себя самого, за то, что позволил Йитсу протянуть руку через все эти годы и втащить обратно в свой личный, промерзший ад.
— Лундстром погиб. И с ним половина твоих людей, — махнул он обмороженной рукой за спину.
Йитс отдернул клапан на куртке и рявкнул куда-то внутрь кармана:
— Авральной команде! Осмотреть грузовой отсек, достать все, что можно. Пока нас тут не замело заживо.
Конрад оглянулся на останки самолета и людей, которых уже совсем скоро укроет безразличный ко всему снег. Тут из пролома в обшивке выпрыгнула лайка с наручными часами в зубах. Морда вся перемазана застывшей кровью и слюной. Собака чиркнула боком о ногу Конрада, деловитой трусцой направляясь к «Хагглундсу».
