– Вы не должны этого делать, – сказал Селинор. – Вы ничего мне не должны. Я имею в виду… я сегодня спас вам жизнь дважды, но – на случай, если вы не считали, – вы спасли меня по меньшей мере столько же раз.
Эрин повернулась к нему.
Селинор кивнул. Может быть, все, чего он хотел – это обратить на себя ее внимание? А может быть, он просто застенчив?
– Дело в том, – прошептала Эрин, – что существует много способов спасти человека. – Она не могла найти слов, чтобы выразить свои чувства. Ужас сегодняшних событий, скорбь по отцу. – Я делаю это не для вас. Для нас.
Селинор посмотрел на нее задумчиво.
– В жизни случается всякое, в том числе и войны, – сказала Эрин.
Селинор погладил ее по голове, нагнулся, чтобы поцеловать. Но Эрин спрятала лицо у него на груди.
– Если вы меня не хотите, – сказала она, – так мужчина имеет право выскользнуть из аркана.
– А если я всем сердцем хочу сказать «да»? Каким образом мужчина женится на сестре-всаднице?
Она отстранилась и потянула его за кожаный ремешок вверх, на сеновал, где было такое сухое и теплое сено.
ГЛАВА 6 УТРАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ
Помни о хорошем и забывай о плохом.
Гередонская поговорка
– Позволь познакомить тебя с моим отцом, – услышала Миррима и на мгновение подумала, что Боринсон, наверно, сошел с ума. – Роланд. Его зовут Роланд.
При неверном свете фонаря, который держала девочка, Миррима присмотрелась к покойнику. Тот действительно был очень похож на Боринсона, только много моложе. Он лежал на земле, глядя в небо. Кровь покрывала всю его тунику, хотя перевязано было одно плечо. Девочка вытирала слезы рукавом. С неба сыпалась холодная изморось.
– Это твой отец? – спросила Миррима.
– Он был Посвященным, – сказал Боринсон. – Отдал свой метаболизм дому Ордина. Больше двадцати лет он проспал в Голубой Башне. И проснулся неделю назад. Я… никогда его не видел.
Миррима кивнула, не в силах говорить от переполнивших ее чувств. Оказывается, Боринсон никогда не видел своего отца?
Голос у него был холодным, напряженным и невыразительным.
– Удивительно, что можно скорбеть о смерти того, кого совсем не знал. Мать ненавидела меня с детства. И я мечтал, бывало, как отец проснется и узнает, что у него есть сын. Мечтал, что он спасет меня от матери. Он и вправду собирался повидаться с мной. Но я его уже не спасу. Что сделаешь…
О мистаррийских рыцарях говорили, что они тверже камня. Что они легко принимают боль и смерть. О Боринсоне говорили, что смех его во время сражения заставляет трепетать даже самых сильных врагов. Он едва ли сознавал сейчас собственную муку, но Миррима понимала, что сердце его разрывается на части.
Она вспомнила, как мать однажды сказала ей, что, когда сильный человек вдруг признается в своем страдании, он делает это потому, что не может выносить его более и хочет разделить с кем-нибудь боль.
Ни одно из утешений, приходивших в эту минуту Мирриме на ум, не казалось ей достойным и уместным. Боринсон наконец поднял взгляд.
Такой боли в человеческих глазах она еще не видела никогда. Веки красные, белки налились кровью. То, что она принимала за капли дождя на его лбу, оказалось бисеринками пота. Ей вдруг вспомнился старый стишок, который порой, играя в прятки, выкрикивали гередонские ребятишки:
В Дерру прятаться пойдем, В старый пруд, в старый пруд, Там в пруду па самом дне Сумасшедшие живут!
– Могу ли я чем-нибудь помочь? – спросила Миррима.
Боринсон отвернулся.
– А с тобой так просто не расстанешься, – сказал он без всякого выражения в голосе.
– Нет, – согласилась Миррима. – Не расстанешься. Я приехала за тобой.
Она спрыгнула с коня, встала рядом с мужем. Но обнять не решилась, чувствуя в нем какое-то непонятное напряжение.
– Будет лучше, если ты уедешь, – сказал Боринсон, все еще дрожа и как будто обращаясь к земле. – Возвращайся домой, к матери и сестрам.
Она знала, как мучает его то, что он совершил на прошлой неделе. По приказу отца Габорна он убил короля Сильварресту и две тысячи Посвященных. Душа его разрывалась. Миррима даже представить не могла, каково это – убивать детей и несчастных, лишенных разума, вся вина которых заключается в том, что они, любя своего господина, отдали ему свои лучшие качества.
Но сейчас в его взгляде она заметила что-то еще, незнакомое. Это страдание невозможно было описать словами.
– Что случилось? – спросила она так мягко, как только могла.
– Да ладно, – жестко сказал он. – Ничего особенного. Умер мой отец. Я привез Саффиру, она тоже умерла. Обоих убили опустошители.
– Я знаю, – ответила Миррима. – Я видела ее тело.
– Видела бы ты ее живой, – глаза Боринсона внезапно остекленели, словно перед его внутренним взором вдруг воссияла та красота. – Она походила на солнце, а голос… голос был так прекрасен. Я думал, что Радж Ахтен не сможет не покориться ей.
На мгновение он как будто успокоился. Но вдруг снова резко повернулся к ней:
– Иди домой! Я не тот, за которого ты вышла замуж. Радж Ахтен сделал все, чтобы в этом не сомневаться.
– Что? – спросила она. Он опустил глаза, и Миррима, проследив за его взглядом, посмотрела на засохшую кровь на полах его плаща. Неужели он ранен в живот и медленно умирает?
Она повторила:
– Что?
– Я выполнил поручение Габорна, – объяснил Боринсон. – Уговорил Саффиру приехать. И вот она убита. Мы все убиты.
Он стиснул рукоять топора и начал вставать на ноги. Пошатнулся, и Миррима поняла, что он едва жив на самом деле. И равнодушие его вдруг стало ей понятно: здесь в Каррисе, она видела раненых с гангреной, начавшейся от крошечной царапины. Так действовали на людей заклятия горной колдуньи. А Боринсон побывал в гуще сражения, где действие их было сильнее всего.
Он кое-как встал, весь дрожа, с потным лицом и неживыми глазами.
Потом повернулся и с трудом заковылял прочь, опираясь на топор, как на костыль. Дождь усилился, зашуршал в мертвой листве под ногами. Девочка с фонарем всхлипнула. Тут Боринсон споткнулся и упал в грязь лицом среди мертвецов. Больше он не шевелился.
Девочка вскрикнула, и Миррима сказала ей:
– Беги найди лекаря.
Она взяла у девочки фонарь и, подойдя к мужу, перевернула его лицом вверх. Дары силы позволили ей сделать это без труда. Боринсон был в обмороке, глаза у него закатились. Потрогав лоб, Миррима обнаружила, что он весь горит.
