— Кричат.
Один мальчик, поднявшись с постели, подошел к окну и открыл его. Теперь вопли стали более отчетливыми — они доносились с южной оконечности парка. Там находился стеклянный павильон с крышей в виде купола, тот самый павильон, который привлек мое внимание во время нашей с Фридрихом первой прогулки. Крики вселили в нас такой ужас, что никто из присутствующих не мог определить их источник. По кроватям пронеслось приглушенное перешептывание.
— Это визжат свиньи, — уверял один, — видимо, где-то неподалеку есть хутор. Я и сам частенько бывал на ферме и видел, как режут свиней. Говорю вам, это они!
— Не думаю, — возразил другой. — Сдается мне, это кошки рожают. Когда у них роды, они орут как сумасшедшие.
— А что, если это осел? Может, он стал старым, и его решили зарезать…
Никто не догадался об истинном происхождении тех ужасных воплей. Никто, кроме того, кто был наделен даром, отец Стефан, кому была подвластна природа любого звука… Я уткнулся лицом в подушку и стиснул зубы. Я-то знал, что это кричал малыш Ганс.
13
На следующий день я прогуливался с Фридрихом во дворе школы. Из моей памяти еще не изгладились события прошлой ночи. До самого рассвета я ворочался в постели, не сомкнув глаз, одна мысль сменяла другую. Наверняка с Гансом случилось нечто ужасное, но я не хотел расстраивать Фридриха. Мой друг, похоже, даже не догадывался о том, что творится вокруг, и мне казалось, что мои мрачные предположения нарушат его идиллию.
Все свое свободное время Фридрих всецело отдавался пению. Его воля и усердие были таковы, что я нисколько не сомневался в том, что однажды он достигнет высот, которые и не снились его родителям.
У Фридриха не было от меня тайн, я знал о его семье все. Его родители едва сводили концы с концами. Такая же участь ждала и его, если он не сумеет добиться признания на сцене. Путь к славе тернист и таит множество опасностей. Если вам от рождения не дано ничего, следует собрать свою волю в кулак.
Фридрих привязался ко мне. Он следовал за мной повсюду, мы не разлучались ни в классе, ни в столовой. Даже в библиотеке мы сидели за одним столом. Не проходило и дня, чтобы он не подошел ко мне и не сообщил последних новостей; кто из мальчиков отличился в учебе, а кто, напротив, впал в немилость, что сегодня дают на завтрак, какие новые приключенческие романы появились в библиотеке и какие из них, по его мнению, стоит прочесть. Наши кровати стояли далеко друг от друга, но каждую ночь перед тем, как заснуть, он долго смотрел в мою сторону. Несмотря на то что в хоре мы стояли в разных рядах и вели две различные мелодические линии, он всегда настраивался на мой голос и, если выпадала такая возможность, подходил и незаметно касался моей руки.
В то утро, дождавшись получасового отдыха, мы отправились к стене, туда, где мне впервые довелось увидеть фигуру поющего ангела, державшего в руке рожок. Опустившись на скамью под разлапистой елью, мы заговорили о пении. Фридрих хотел попрактиковаться в технике исполнения. Я показал ему, как можно добиться чистоты трелей, какую осанку лучше принять, как следует дышать, а также несколько других технических приемов. Я еще раз убедился в том, что за один месяц, проведенный здесь, мой друг заметно продвинулся вперед. Я же продолжал скрывать истинные возможности своего голоса и пел в том же диапазоне, что и на первом занятии. Разительная перемена, происходившая со мной, стоило нам только остаться вдвоем, могла бы насторожить Фридриха, но я приписывал все неуспехи в учебе страху перед посторонними. Многим певцам и музыкантам не удается в полной мере раскрыть свой талант из-за нервного напряжения: в присутствии слушателей они впадают в ступор и не могут играть или петь в полную силу. Такая отговорка избавляла меня от всяких подозрений.
Пока Фридрих шлифовал свой голос, я обернулся и, взглянув на стену, увидел, что пьедестал, на котором прежде стоял поющий ангел, пуст! Я мог поклясться, что днем раньше ангел был на месте, а сейчас… он исчез, словно растворился в пропитанном сыростью воздухе парка.
Я попросил Фридриха прогуляться со мной по периметру ограды, желая воочию убедиться, что память мне не изменяет. Ангелы с кифарами, тромбонисты, флейтисты — все стояли на прежних местах, но ангела с рожком среди них не было. Мне вспомнилось, что на голове у того ангела лежал беловатый птичий помет — во время дождей он стек с макушки на серую каменную спину, прочертив на ней идеальную прямую линию. Сомнений не оставалось — ангел исчез.
Мне сразу же вспомнился день, когда я прибыл в Высшую школу певческого мастерства: еще тогда я обратил внимание на то, что некоторые пьедесталы пустовали. Была ли какая-то закономерность в том, что очередная статуя исчезла после той ночи? Никогда прежде мне не приходила в голову абсурдная мысль пересчитывать статуи, но, обнаружив пропажу мальчика с рожком, я решил, что отныне буду следить за всеми оставшимися ангелами. Как только в первую пятницу месяца еще один мальчик перейдет с особый хор и ночью вновь раздадутся вопли, я пересчитаю изваяния, потому что, как мне казалось, между ритуалом избрания, воплями и пропажей статуй существовала какая-то взаимосвязь.
14
У вас могло сложиться впечатление, отец Стефан, что за все ученические годы я не видел ничего, кроме ужасов и лишений. Но это не так: пребывание в Высшей школе певческого мастерства весьма благотворно сказывалось на моем образовании. Мы изучали литературу, немецкий, английский, итальянский, французский языки, историю искусства, но основное внимание уделялось все же музыке и пению, два часа утром и три — перед ужином. Теория музыки, сольфеджио, нотная грамота, гармония, история музыки, сольное пение, хоровое пение, постановка голоса, драматическое искусство, декламация, риторика… Хотя я обладал исключительными способностями, новые знания оказались мне весьма кстати. Я научился без труда читать партитуры, декламировать тексты под музыку, выделяя каждый слог определенной нотой, освоил систему знаков, по которым певец может узнать, когда ему вдыхать, когда выдыхать, когда снизить голос до pianissimo, когда приготовиться к molto forte… Я никогда не жалел о времени, проведенном в этих стенах; уровень образования был настолько высок, что ему могли бы позавидовать лучшие консерватории Европы. У каждого из нас был свой наставник. Он встречался с нами дважды в неделю, выдавал партитуры немецких песен для проверки, учил работать над своим голосом, избегать ошибок, которые могли бы повредить голосовые связки… Три урока в неделю мы посвящали развитию слуха. Учитель Драч садился за орган, касался любой клавиши, а мы должны были определить, что это за нота. Иногда он брал скрипку и намеренно брал фальшивую ноту, а мы учились исправлять ее, увеличив или понизив на полтона. По четвергам мы занимались нотной грамотой: учитель играл нам пятнадцатитактную музыкальную фразу, которую нужно было записать в нотном стане со всеми изменениями, указав длительность каждой ноты. Многочисленные занятия отнимали много сил, но нашим голосам они шли только на пользу.
Признаюсь, именно в Высшей школе певческого мастерства мне довелось впервые испытать ни с чем не сравнимое блаженство, потому что именно там я впервые открыл для себя тайну хорового пения под величавый аккомпанемент церковного органа. Вы пели когда-нибудь в детском хоре, святой отец? Вы даже не можете представить себе, что это за чувство! Это все равно что нырнуть в теплое море. Ласковые звуки обволакивают твое тело, смыкаются над головой, целуют и гладят тебя. Потом, когда пассаж партитуры показывает крещендо, ты начинаешь дрожать. И я, Людвиг Шмидт, даже я, чья плоть, казалось, соткана из тысячи звуков, чувствовал себя единым целым с этим местом, потому что там жила музыка.
