Он выбежал из сортира. «Что ты, бесстыдница, делаешь! – кричала ему тетка-билетер. – Зачем туда ходила! а?» Едва не сшибив с ног бедную вдову, он опрометью вынесся из кинотеатра. По счастью, сумерки уже наступали. Он боялся обгонять одиночных и коллективных мужчин, потому что слишком хорошо представлял себя на их месте, когда, подрагивая затянутым в джинсы крупом, колебался на их линии прицеливания, как тушканчик перед фарами, и потому в каждом подобном случае искал обходных путей, чертыхаясь в грязи и лавируя меж сумеречно белеющего белья, развешанного по детской площадке. К тому же, как мудро говорит Гораций, отправляясь в турне, себя везде возишь с собой, – и внутри него был наблюдатель, которого было не объехать детской площадкой.
– Блин, да чего же они так виляют! – мысленно воскликнул он, дав себе звонкого шлепка по местам частичной моральной вменяемости.
Как ни странно, они отозвались.
– Какие претензии, мил человек? – как бы даже с вызовом осведомились нестройным дуэтом места частичной вменяемости. – Другой бы посовестился – спасибо сказал. Наплевательское просто отношение. Делай после этого людям добро.
– Это добро? Да мать вашу врасперегреб – кто его просил?
– Это, безусловно, добро. Поскольку оно в лучших проявлениях тождественно красоте. А красота, как известно, есть пропорциональность частей в сочетании с приятной окраской. Пропорции, как придешь домой, можешь оценить при помощи циркуля – помнишь, где циркуль-то? Готовальня на подоконнике. Не уколись, главное, а то сидеть будет обидно. Что касается окраски, остается полагаться на твой вкус. А чем на судьбу роптать, лучше бы застраховал удачное приобретение, как юридически грамотные люди.
– Они передергивают, – заметил Генподрядчик. – Это определение красоты оспаривалось всеми приличными людьми. Приличные люди с негодованием выслушивали его от неприличных.
– Я не несу ответственности за речевую стратегию бедер, – заметил греховный пасечник. – Мое дело изложить. За что купил, за то продаю.
– От чего застраховать? – глупо спросил одаренный подросток, пытаясь переварить внезапный экскурс в историю эстетики.
– От глада, мора, потопа, – деловито перечислили бедра, – дурного глаза, лихого человека, от зверей от дубравных, от тридевяти еретиков, от тридевяти еретиц, от стрелы летящей, от сабли стальной, от червей сыпучих, от смолы кипучей, от видимых и невидимых, чтобы волк не кусал, чтобы вор не украл. – Они передохнули и прибавили: – Это стандартный пакет. От пожара тоже можно. От амортизации, выветривания и падения котировок, будьте слова мои крепки на тое дело, крепче ножа булатного. Страхуете восемьдесят процентов объема и двадцать получаете бесплатно. Предложение действительно до тридцать первого декабря.
– Не хватало задницу страховать! – отозвался непримиримый подросток, крепко поддавая правым бортом.
– Как уже опостылел этот ваш правовой нигилизм. Помяните наше слово, он вас до добра не доведет. И они еще борются за звание демократических устоев! – видимо, Страсбургскому суду наябедничали бедра. – Демократию, товарищ, начни с себя! Встал утром, привел себя в порядок – задайся вопросом: все ли я сделал для того, чтобы честно смотреть в глаза идеалам? Не происходит ли, к примеру сказать, в моем организме какой дискриминации?
Он презрительно скривился.
– Но и у нас есть рычаги, – угрожающе сообщили оппоненты. – И мы не упустим их применить. Мы научим тебя любить не своевременность прихода, а походку как таковую. Между углом и эллипсом ты привыкнешь выбирать эллипс, особенно розовый, а учительница английского будет навевать на тебя совершенно иные мысли.
– Это мы посмотрим, насчет английского, – самонадеянно откликнулся он. – Мое дело, какие хочу мысли, такие и навеваю. Будет еще каждая задница мной распоряжаться. Я не ребенок, у меня свой ум есть.
– Ты, баклан, как бы фильтруй базар, – бесцеремонно посоветовали бедра: – какой у тебя ум? Откуда он нарисовался такой красивый? Ты, к примеру, по химии что позавчера получил? А сочинение про Базарова как написал? Напомнить?
– Она реально придирается ко мне. Она с прошлого года меня не любит, я матери когда еще говорил, после родительского собрания. Чего не так в сочинении? Все правильно там было!
– Не сваливай с больной головы. Кто писал, что «Базаров заразился от трупа» и что «смерть от любви – что может быть романтичнее»? Пушкин это писал? Придираются к нему! Скромнее надо быть, дорогой ты наш носитель, и на Базарова не клепать, ему и без тебя проблем хватает – завтра параллельным классам про него писать.
Тщетно он искал, чем возразить их неожиданной осведомленности. Они о нем знали много компрометирующего, а он о них ничего.
– Разум у него, видите ли, – сухо проронили бедра. – Компетентный представитель землян. Наша-де против вашей завсегда брать будет. Дескать, держитесь, гады. А гады между тем держатся уверенно, и в итоге он со своей девушкой в акваланге всплывает на поверхность, но гигантский ракоскорпион, сожравший всю команду, настигает его на идиллическом фоне атоллов, и тут-то разворачивается последняя битва с глубинным злом, после которой они с девушкой, обнявшись, плывут в сторону заходящего солнца. Так это не твоя история, сечешь? Твоя девушка осталась в кино, в плотном кольце заинтересованных подростков, и помириться с ней у тебя не выйдет. Впрочем, расстраиваться не стоит, потому что тебе удалось унести с собою лучшее, что в ней было.
– Почему это лучшее? – насторожился подросток. – Олька, она человек хороший. С ней весело. Хотя, конечно, как психанет иногда. Чего вы думаете, я только за фигуру ее люблю?
– Честно признаться – да, думаем. Ты когда своей Олькой хвастался перед коллегами, спрашивали ли они, как она тонко понимает стихотворение «Они студентами были»? А ты – не разводил ли ты, дорогой, руками, как беззастенчивый рыбак, и не вычерчивал всяких душераздирающих изгибов? Вот не надо было на себе чертить, юный дизайнер. Примета плохая.
Он был подавлен этой софистикой, а они еще философски замечали:
– В конце концов, чего себе не хочешь, то в других не привлекает, – прибавляя голосом базарного торговца: – Вам идет. При стирке не садится. Держать в теплом месте, вдали от детей.
Так, пикируясь с удивительно глумливым тазобедренным поясом (а с другой стороны, если каждому качеству свойственно седалище в человеческом теле, то где и размещаться цинизму, как не в бедрах, подобно тому как селезенка является обителью смеха, желчь – гнева, а печень – склонности жить не по средствам?), – так, повторяем, с грехом пополам добрался он до дому. Мать смотрела, как он, извиваясь и трепеща, выдирается из джинсов, словно бабочка из некондиционной куколки. «Треники мои где?» – кричал он, бегая в одной розовой блузке по дому. «Где оставил, там и ищи», – привычно отвечала она. В тренировочном костюме он несколько успокоился. Шум в ванной выдал его тревожные усилия разделаться с помадой. «Поди открой», – крикнула мать, услышав звонок. Громоздкий мужчина занимал дверной проем. Подросток, с мокрым и бледным лицом, смотрел вопросительно. «Простите, Удильцевы здесь живут?» – неуверенно сказал мужчина. Мать вышла из комнаты. «Этажом выше», – ответила она, вглядываясь в него. «Свет, это ты?» – сказал он, переступая порог. «Валера?» Он шумно присвистнул. «Ба! вот это встреча, ты подумай! Сколько же лет? с самого выпуска?» «Нет, еще у Нины на дне рождения, когда Игорек на трамвайных рельсах валялся…» «Ну, это тоже двадцать лет почти… он, интересно, еще там?.. Слушай, как встретились-то! В общем, так, – решительно сказал мужчина, – оставайся здесь и никуда не уходи. К Удильцеву мне обязательно надо, но буквально через час я буду у тебя… Ты подумай, как встретились! а?» «На что тебе Удильцев? Или тебе Валентина его нужна?» – сказала мать, смеясь. «Да нет, он у нас затеялся организовать детский конноспортивный праздник “Верхом в юность”… по парку когда ходишь, видишь там подростков на конях, по кругу ездят?» «Когда я там ходила в последний раз…» «Ну вот, мне от него нужна кой-какая документация, данные по программе, схемы выездов… А это дочь твоя? Ты глянь, совсем взрослая. Чужие дети, правду говорят, растут быстро. В общем, через час буду!» – крикнул он и исчез.
