— Спасибо тебе за все.
— На здоровье.
— Я знаю, все вышло гораздо дороже.
— Оно того стоило.
На тележке рабочие увезли кусок настила.
Пфефферкорн понимал: надо что-нибудь сказать, возможно, дать напутствие. Но как избежать пустозвонства? Дочь как никто другой знала, каким несчастьем было его собственное супружество. Всякий другой отец брякнул бы: «Я тебя люблю» — и был бы доволен. Но ведь это немыслимая банальность. Если не можешь сказать что-нибудь неизбитое, лучше молчи вообще. Как он всегда и поступал. Его немота объяснялась еще и другими, застарелыми причинами. Вынужденный быть отцом и матерью, он скверно справлялся с обеими ролями, и когда подросшая дочь стала указывать ему на ошибки, сердце его слой за слоем покрылось непроницаемой коростой. Иных вариантов не было. Если б дочь догадалась, как сильно он боится потерять ее любовь, он бы лишился остатков своей хилой власти над ней. Вот и сейчас он подавил чувства и спрятался за практичность:
— Если понадобится помощь, сразу дай знать.
— Мы справимся, папа.
— Никто не говорит, что не справитесь. Когда я был в твоем возрасте, жизнь обходилась гораздо дешевле. Ты молодая, но это не значит, что надо мучиться.
— Просто скажи «хорошо». Ради меня.
— Ладно — сказала она. — Хорошо.
— Спасибо.
Уехал еще кусок настила.
— Пожалуйста, знай, что я тобой очень горжусь, — сказала дочь.
Пфефферкорн промолчал.
— Я всегда в тебя верила. Знала, что в тебе это есть. Чувствовала: все получится, и вот оно произошло. И теперь я… так счастлива…
Пфефферкорна слегка замутило.
Убрали последний фрагмент настила.
— Как быстро разобрали, — сказала дочь.
Помолчали. Свет пригас.
— Кажется, сигналят.
Пфефферкорн выпустил ее руку.
— Доброй ночи, папа.
— И тебе. Милая.
Пфефферкорн помешкал. Сейчас она уйдет, это последняя возможность что-нибудь ей сказать.
— Смотри, чтоб он тебя не уронил.
33
Пфефферкорн обедал с агентом.
— Отменное торжество.
— Спасибо.
— Мне доводилось бывать на еврейских свадьбах, но ваша — одна из лучших, если не лучшая. Обожаю хору.[8]
— Да, забавно.
Агенту подали многослойный салат в высокой вазочке. Поворошив его вилкой, он подцепил лист латука.
— Ну а теперь опять к станку.
Пфефферкорн кивнул, намасливая рогалик.
— Позвольте узнать, как продвигается дело.
— Продвигается, — ответил Пфефферкорн.
— Все прекрасно понимаю, — сказал агент. — Не хочу вас торопить.
Пфефферкорн жевал.
— Творчество — органичный процесс. Вы сочинитель, а не торговый автомат, где нажал кнопку и — бац! извольте получить. Но если вам интересно, все просто сгорают от нетерпения. В разговорах с редакторами или на франкфуртской ярмарке только и слышишь: что еще ждет Гарри Шагрина? Но мое дело вас оберегать, чтобы вы спокойно работали.
— Спасибо.
Агент вскинул руку:
— Не нужно благодарить, я просто делаю свою работу. — Накренив вазочку, он подобрался к последнему салатному слою. — Значит, говорите, продвигается.
Пфефферкорн пожалел, что не взял закуску. Рогалик он съел, и теперь было нечем занять рот. Пфефферкорн сделал затяжной глоток воды и накрахмаленной салфеткой промокнул губы.
— Есть кое-какие мысли, — сказал он.
— Больше ни слова, — сказал агент. — Ничего не стану выпытывать.
— Почему, можем поговорить.
Агент отложил вилку:
— Ну если сами желаете.
Пфефферкорн заранее готовился к этому разговору, однако теперь чувствовал себя безоружным. Он снова прихлебнул воду.
— Думается, собака зарыта во взаимосвязи первой и второй книги, — сказал он. — В прошлый раз у нас была ядерная угроза и вдобавок биологическая. Весь вопрос в том, что может их превзойти.
— Именно. Что.
— Конечно, есть банальный ответ: еще большая угроза.
— Мне уже нравится.
— Но тогда, знаете ли, возникает иная проблема.
— А именно?
— Опасность самопародии.
— Ага. Вон как.
— Я хочу сказать, что вполне возможно создать совершенно апокалипсическую ситуацию, но в таком случае мы рискуем превратиться в карикатуру.
— Хм. Ну да. И что…
— Шанс я вижу в том, чтобы Гарри Шагрин сразился с абсолютно новым врагом, с каким прежде никто не сталкивался.
— Так…
— К встрече с которым он совершенно не готов.
— Так. Хорошо. Мне нравится. Дальше.
— С врагом, который вот-вот его сокрушит.
— Прекрасно. Отлично.
— Гарри Шагрин сойдется в схватке с невообразимо чудовищным противником.
— Так! — Агент лег грудью на стол. — Ну?
— В схватке, которая навсегда его изменит.
— Потрясающе. Блистательно. Превосходно.
— Благодарю, — сказал Пфефферкорн.
— Ну и кто же он?
— Кто?
— Враг-то.
— Скорее уж, не кто, а что, — сказал Пфефферкорн.
— Ладно, что это?
— Сокрушающее сомнение в себе.
Наступила тишина.
— Баррамунди, — доложил официант. — И филе с кровью.
— Спасибо, — сказал Пфефферкорн.
— Приятного аппетита.
Вновь воцарилась тишина. Понимая, что испортил собеседнику день, а то и год, Пфефферкорн занялся стейком в форме бутылки Клейна.
— М-да… — сказал агент.
Пфефферкорн ел без аппетита.
— Угу, — сказал агент. — Кхм.
И вновь тишина.
— Знаю, неортодоксально, — сказал Пфефферкорн.
— Да уж.
— Но здесь скрыт потенциал для прорыва. Повисло молчание.
